Несколько месяцев прошли более-менее спокойно. Кирилл, используя свое положение, как мог помогал жертвам беспредела. Хотя бы тем, кто территориально «ходил» под ним. В бараке стало легче дышать. Люди, на зоне случайные, угодившие в лагерь по несчастью, старались держаться вблизи Кирилла. Знали — при нем не тронут. Особенно для молодых в Кирилле было спасение.
Гоги улыбался ему, изображал едва ли ни братские чувства, но Седулов ни раз напомнил Кириллу:
— Ты про него не забывай — он только момента своего ждет. Знаешь, как говорят: не бойся собаки брехливой, бойся молчаливой.
Али был прав. Гоги затаился. Терпел, хотя в сердце его не просто обида запала, там клокотала настоящая ненависть. Гоги был уверен, что рано или поздно, он поквитается за свое унижение. И ждал он этого момента, готов был к нему постоянно. А время… что ж, оно только добавляло векселей, которые в один прекрасный момент все до одного он предъявит Кириллу к оплате.
Однако беда подобралась с другой стороны.
…Перед рассветом гремел гром, раз-другой полыхнуло, но гроза так и не разразилась, прошла стороной. Вместо нее зарядил моросящий дождь и долго шелестел за окном в траве и сонной листве. К утру дождик кончился, тучи разошлись, утро пришло свежее, яркое, сияющее. Занимался погожий летний денек. В лесу, который начинался сразу за высоким лагерным забором, громко считала чьи-то года кукушка. Ветер шевелил верхушки деревьев, с листьев осыпались крупные капли, наполняя лес шелестом — казалось, что деревья шепчутся о чем-то своем. Они шли на завтрак. На асфальтовых дорожках стояли лужи, в них отражалось небо.
— Али, ты чего такой пасмурный? Не выспался?
Приятель глянул на Кирилла, вроде собирался что-то сказать. Но только дернул плечом и перевел взгляд на широкую лужу, примериваясь, как удобнее обойти ее.
— Ну ладно, чего у тебя там, рассказывай. Я вчера еще заметил, что-то с тобой не так.
Али вздохнул:
— Кажись, пришли по мою душу, Кира.
— Это из вчерашних что ли? — глаза у Кирилла сузились, как будто он прицеливался.
— Ну. Я их видел, когда они из карантина вышли. Парень там один… Вроде как лицо мне его знакомо.
— Это еще ничего не значит.
— А вечером… В общем, на душе у меня нехорошо как-то. Муторно.
— Что — вечером?
— Да не случилось ничего особенного, — пожал плечами Седулов. — Ничего я не видел такого, чтоб точно сказать. А чувство нехорошее.
— И что за парень? К нам определили?
— Нет, в четвертом отряде он. Но толкался вчера вечером среди наших почему-то. Знаешь, Кира, я чутью своему всегда доверял. Оно меня не подвело ни разу. Если б ни чутье, я бы уже давно… — Седулов махнул рукой. — Опасность я как зверь, всей кожей чую.
— Поживем — увидим, будем держать ушки на макушке. Отобъемся, если что. А ты, давай, поменьше в одиночку разгуливай.
Али усмехнулся:
— Вот не пойму, Кира, за что ко мне бог такой щедрый — тебя мне послал. Ведь моих грехов ни на один десяток хватит, и любого из этого десятка можно в преисподнюю прямой дорогой отправлять.
— Разбойник на кресте каялся. Вот и он… ждет, наверно, твоего креста.
К этому времени Кирилл многое знал об Али Седулове. Впрочем, еще больше — не знал. О детстве, о юности Али говорил охотнее всего. Но имени настоящего ни разу не назвал. Рассказывал о младших брате и сестре, о родителях. Отец сел в тюрьму, когда Али было лет десять. И больше ни разу Али его не увидел. От матери ему достались восточные черты лица — она была кореянка. И, пожалуй, в характере тоже было восточное: скрытность, хитрость, сдержанность, железные нервы. Вскоре мать начала устраивать личную жизнь, да так старательно, что о младших пришлось заботиться Али — мама была слишком занята собой. Красивая была женщина, мужики вились около нее, как пчелы вокруг блюдца с медом. Появился один муж, потом второй, третий… Они стали меняться все чаще. Кавалеры приходили с вином, потом с водкой, и детям в этом бесконечном празднике жизни места не было. Али начал воровать, чтоб кормить брата и сестренку. Мать в конце-концов спилась, и жизнь ее закончилась пьяной разборкой с очередным «мужем», который оказался чересчур ревнивым.
Али наотрез отказался идти в детский дом, и сестру с братом не отдал. Первый срок получил в восемнадцать. Сколько их потом было, этих сроков, не сразу и вспомнил бы.
Вор-рецидивист, он давно был бы коронован в законники, если бы признавал этот самый воровской закон. А Седулов его не признавал, так же, как и воровское братство и вообще, весь воровской мир с его особым укладом. Он не признавал раздела на сферы влияния, знать не хотел про границы и соглашения. Он был один против закона воровского и законов государства, потому его тоже не охранял никакой закон. Однако же Седулов умудрялся выкручиваться из самой пиковой ситуации… Его, действительно, выручала феноменальная интуиции и талант выходить живым из смертельных переделок. Удачлив был фантастически.
Он много лет находился в розыске, и спокойно продолжал свой преступный промысел. Потерпевшие нередко о грабеже не заявляли, потому что Али выбирал таких, кому никакая огласка не нужна была. Жертвы вора прекрасно сознавали, что предъявленный ими следствию список похищенного непременно пробудит в представителях закона интерес: это где ж дают такую зарплату, чтоб иметь вот это самое, из списка?.. А интереса к себе жертвы не хотели, так сильно не хотели, что частенько помалкивали про ограбление.
И тем не менее, за удачливым вором по пятам шла охота. На пятки наступала не только милиция. Сильно обиделась на Али казанская группировка, когда он увел у них очень большие деньги — ограбил того, кто общак воровской держал. Правда, взял не всю кассу, достались ему деньги, присланные для вклада в кассу. Однако добыча Али была неприлично велика, и казанцы на него сильно обиделись, поклялись достать обидчика, чего бы им это не стоило.
Али рассказывал про свои дела легко, с юмором. Кое-что из не досказанного Кирилл без слов понимал. Про то, например, что в отношениях с разномастными представителями криминала наглость Седулова не знала границ. Но вот про что Кирилл догадаться не мог, так про то, что его кореш-вор ни в грош не ставил жизнь человеческую — на его счету были десятки оборванных жизней. Он живых свидетелей не любил. Али не считал нужным рассказывать Кириллу, что оставлял за собой трупы не только мужчин, но и женщин, подвернувшихся некстати под руку, убирал даже детей. Что подельника хладнокровно пристрелил, когда парень сломал ногу, а их в это время преследовали.
Но если по совести, так он и про то не счел нужным говорить, как однажды у хозяина квартиры, куда заявился Али с понятными намерениями, не на шутку прихватило сердце. Поглядел Седулов на его супругу, ничего не соображавшую от нервного шока, да и пошел в аптеку по соседству скорую вызывать. И дождался врачей, привел в квартиру, которую только что грабил. Тогда только скрылся. Не говорил, как щедр был со своими женщинами, деньги на них без счету тратил. А коль детишки у женщины были, то с той же щедростию и детей одаривал… Странный он был, Али Седулов. Вроде вор, убийца, преступник — однозначно. Облить его самой черной краской с головы до ног!.. Погоди-ка… а как же вот это?.. Вот это — тоже в черный красить? Нет, тут белый нужен… Так не обливать что ли с головы до ног?.. Ишь, как непросто в чужой душе копаться…