Тот год был щедрым на дожди. Еще весной, как посадили картошку, в деревне переживали, мол, не погнили бы в земле клубни семенные, а то останемся ни с чем. Весенние дожди перешли в летние. Садовую клубнику сжирала серая плесень, к тому же на самые крупные ягоды напасть эта была. Поднимешь кисточку, а на ней чуть ни все клубничины как в шубейки седые, мохнатые одеты. В огород идти — калошами резиновыми не обойдешься, надо сапоги надевать. На калоши налипала раскисшая земля, ног не протащишь, а огрузшие обувки то и дело норовили соскочить с ноги. На дорожках между грядок — вода, нога тонет в раскисшей земле. Правда, нет-нет, да проглядывало жаркое солнце. Земля и крыши начинали парИть, поднималось все в огородах, как на опаре. Но денек-другой постоит вёдро, да опять затянут небо облака, упрячут солнышко в рыхлые пелены. Но худо-бедно, лето прошло, сентябрь подошел, осталось только надеяться на щедрость бабьего лета.
Даше часто хотелось плакать. Вроде бы без особой на то причины. Просто слезы всегда стояли близко-близко, и самый пустяковый пустяк мог стать поводом, чтоб они переполнили глаза, как озера по весне выходят из берегов, набрякнув талой водой. Правда, слез ее никто не видел: ни мама, ни Костя. Мокрые глаза Даша старательно прятала.
Как-то однажды подумала: а чему радовалась последний раз? И не могла вспомнить. Хотя… было одно… знала Даша, по какому поводу екает ее сердечко и согревается теплом светлой радости. Это случалось, когда доводилось ей увидеть Кириных мальчишек. Любила их Даша всем сердцем, как будто был у них только Кирилл, отец, а Алла не имела к ним никакого отношения. Весной Артему и Сашеньке сравнялось четыре года, но они были такие крепкие, крупные — в Кирилла, что на вид им давали никак не меньше пяти лет.
Любовалась ими Даша всякий раз, смотрела и насмотреться не могла. Красивые росли детки у Кирилла. Все свое он им передал, богатырьки подымались. И от матери взяли — нежность лица, светлые, как лен, густющие волосы, только прямые, не в Алькины кудри. Еще ресницы были Аллочкины — густые, мохнатые. Но из обрамления этих темных ресниц смотрели на Дашу глаза Кирилла.
Всякий раз, как видела их она, любовь затопляла все Дашино существо, и сдерживать ее было все равно, как пытаться удержать воду, что рвет бетонную плотину. Это была любовь к Кириллу и вот к этим двум маленьким человекам, столь милым, к двум самостоятельным мужичкам с не по-детски серьезными лицами.
Даша искренне не могла понять — как другие люди могут спокойно проходить мимо них. Ну посмотрят, улыбнутся и… проходят. Неужели их глаза не тянутся к ним, как к двум магнитам, неужели не дивятся люди, какие они необыкновенные, какие у них глаза умные не по возрасту, как дружны, неотделимы друг от друга — их и увидеть можно только вдвоем, рука об руку. Даша близнецов прекрасно различала и недоумевала, почему другие люди утверждают, что они абсолютно одинаковые. Говорят, даже бабка родная до сих пор не может определить, кто из них Саша, а кто Артем.
У Даши в сумочке всегда припасено было что-нибудь вкусное для них — две большие конфеты, или два пакетика с печеньем, или пара чупа-чупсов… Она давно уже перестала бояться подходить к ним. К тому же, малыши очень часто разгуливали по селу сами по себе, без сопровождения. Алла даже в детский сад их не отводила и не забирала. Как ни настаивала заведующая, что малы они еще для такой самостоятельности, Алла только рукой раздраженно махала: «Тут идти три минуты, что вы мне голову морочите? Да не будете вы ни за что отвечать! Подписку вам дать, что ли?!» В конце-концов, заведующая, действительно, взяла у нее подписку, что детей отпускают домой одних под ответственность матери, на том и перестала спорить с безголовой мамашей.
Санек с Артемом узнавали Дашу, радовались встрече. Только один раз случилось у них недоразумение. Даша увидела мальчиков, обрадовалась, остановилась, протянула им что-то сладенькое, а Артемка — за ним и Саня — спрятал руки за спину и смотрел молча, как-то настороженно.
— Ты что, Артема? — удивилась Даша.
— Ты плохая тетя. Мама сказала, ты — баба Яга.
— Вот тебе раз! Какая же я баба Яга? — засмеялась Даша. — А ты на картинке видел бабу Ягу?
— Видел, — кивнул головой Артем.
— Мы в садике на картинке видели, — подтвердил Саша.
— Ну? Разве я на нее похожа?
Мальчишки подумали и отрицательно замотали головами. Даша улыбнулась: так у них это синхронно получилось. А потом переживала все же: а ну как Аллочке взбредет в голову наказать малышей за то, что не послушались мать, не убежали прочь от плохой тети… Но в следующий раз опять не удержалась чтоб не остановиться, не прикоснуться рукой к светлым, солнечным головенкам, не протянуть давно приготовленное лакомство. Малыши не вспомнили про бабу Ягу, засияли глазенками, увидав ее, и Даша поняла, что никаких разборок Алла им не устроила.
Вот эти нечастые встречи и были единственной радостью Даши. А вообще-то на душе было смурно. В последнее время ей стали сниться нехорошие сны. До того странные, «не ее», что на целый день выбивали из колеи. Часто в них был Кирилл, и потому Даша никому про эти сны не рассказывала. Но когда Кирилл не снился, все равно она знала — это что-то о нем, ему плохо. Но что она может сделать с этим предчувствием? Как помочь ему? Несколько раз по ночам Костя спасал ее от сонного кошмара — будил: «Дашуня! Что ты?» Она просыпалась, а в ушах еще стоял отголосок собственного крика.
— Что ты? Опять приснилось?
Он обнимал ее, желая отгородить, защитить от плохого, и от этого согревающего тепла, щедрого, доброго, но такого чужого, Даша едва сдерживалась, чтоб не заплакать. Она лежала щекой на его груди тихо-тихо, молчала.
— Что тебе приснилось, Дашуня?
— Не помню…
Костя вздыхал и гладил ее волосы. И тоже молчал о том, о чем думал, догадывался… Даша переменилась с тех пор, как посадили Кирилла.