Говорят, что душевные муки страшнее физических, говорят, что грешники в аду горят в огне именно таких бесконечных страданий. Я испытала вдоволь и физических, и душевных. И верно, что клин клином вышибают — если было бы у меня на душе спокойнее, я наверняка, больше прислушивалась бы к себе: где болит, как болит, и страдала бы от ожогов еще больше. Но внутренний мой раздербан, муки совести, противоречивые желания были хорошим обезболивающим… Только, я б наверняка и врагу не пожелала бы спасаться таким средством.
Я прогоняла Ральфа от себя, испытывала облегчение, когда за ним закрывалась дверь, но одновременно мною овладевало отчаяние — я не хотела, чтоб он уходил, я боялась остаться без него, я не могла остаться без него…
Я злилась: «Убирайся! Не смей на меня смотреть!» и молила: «Нет… пожалуйста… не послушайся… Не бросай меня, Ральф… Не бросай…»
Он подолгу молча стоял, смотрел в окно, а у меня душа стыла — о чем он думает? Он уходил, а я без слез плакала ему вслед: «Только вернись…» Я мучила его, но себя истязала в сто раз сильнее, упрекая за то, что нет сил одолеть свой эгоизм, и была еще более категоричной в демонстрации ему своей неприязни…
Ральф меня не послушал. Он первым справился с депрессией, подавленностью, которым успешно сопротивлялся все бесконечные, страшные дня, с самого начала, пока я не подтолкнула к ним… Не знаю, может, он был сильнее духом, а может, ему помогла необходимость заботиться обо мне, чувство ответственности, но он справился. Он опять приходил ко мне с открытой улыбкой, и голос его опять стал нежен, губы прикасались невесомо.
Он не избегал говорить о моих шрамах, об ужасных последствиях ожогов, но не драматизировал. С твердой верой в свои слова Ральф говорил о пластических операциях, о небывалых возможностях современной пластической хирургии, раскрывал передо мной какие-то журналы, фотографии показывал… Ах, как хотелось ему поверить, и как легко было бы заразиться его уверенностью, надеждами, если бы… я была Рут… Но я была не Рут, потому лишь горько и безнадежно усмехалась про себя: на что делать эти операции, на какие шиши? Слова Ральфа, полные надежд и веры в то, что надежды эти сбудутся, только доставляли мне дополнительную боль. Ведь ясно, что все эти операции страшно дорогие, Ральф тратит на меня сумасшедшие деньги, а когда все обнаружится, и страховка откажется что-либо мне оплачивать, он просто разорится. Нет, до этого доводить ситуацию я не буду. Я уже твердо знала, что скоро всякое мое лечение вообще закончится. Мне только немножко пальцы в норму привести, чтоб карандаш удержать… Тогда я напишу ему… Если говорить не смогу, то три-четыре элементарных слова по-немецки смогу написать: «Я не Рут. Прости», это я смогу… И какие уж тогда операции…
Надо ли говорить, как мне было тошно, страшно, хоть криком кричи. Могла бы, так завыла бы. Но, с тех пор, как я приняла это твердое решение, мне в какой-то степени как будто стало легче. В душе я уже как будто переступила через признание, я так твердо знала, что сделаю это, даже возникло странное ощущение, будто все уже случилось. Меня даже стало заботить, а что дальше будет со мной, после объяснения с Ральфом, когда откроется — я не та, за кого меня принимают?
Наверно, клиника свяжется с нашим, русским посольством, чтоб на кого-то меня спихнуть, заботу перевалить. А если вдруг выяснится, что я даром не нужна любимым соотечественникам? Ведь я ничем не смогу подтвердить свою личность. Сгоревшую личность. Ну ладно, допустим, худо-бедно, не знаю как, но я вернусь… А куда? К маме с Ромкой? К слезам, горю, к их боли неизбывной? Что станет делать со мной нищая мать (да, нищая, чего уж там), с инвалидкой, которая должна теперь жить только за счет лекарств? На что покупать эти лекарства? Что же это будет за жизнь у нас? Да ведь легче помереть! А может, это и впрямь, выход?..
С такими жуткими вопросами я оставалась один ни один, и это была очередная нравственная пытка. Я еще не знала, что почти вплотную подошла к необходимости давать ответы, отсрочки у меня почти не оставалось. Время, когда я должна буду дать ответ на очень важный вопрос, подошло вплотную, а я об этом все еще не подозревала.