Четвёртый день Кира с Алёшкой не выходили из квартиры. Малыш привык к долгим ежедневным прогулкам и не мог понять, почему они не идут гулять. Ему надоели игрушки, книжки, карандаши и мультики, он капризничал.
— Да, Аленький, сейчас пойдём. Чуть-чуть только ещё подождём.
Кира боялась, что Виталий придёт, когда их не будет дома. Но час проходил за часом и, казалось — все на свете забыли об их существовании.
Когда Кира с усталым Алёшкой вернулась домой, на столе в кухне лежала пачка денег, на стуле — большая сумка с продуктами. Кира, кусая губы, без сил опустилась на табурет.
— Это папина сумка, да? — Алёшка пытался пробраться внутрь. — А папа где?
— Он на работе.
— Всё на работе и на работе. Когда он её всю сработает?
— Я не знаю.
— Скажи мне — Колокольчик, как папа.
— Да, Колокольчик, — сквозь комок в горле проговорила Кира.
— Нет, — разочарованно покачал головой Алёша, — ты не так говоришь.
— Давай обедать. Папа придёт. Мы будем его ждать, и он придёт.
— Я буду его сильно-сильно ждать, вот так! — малыш крепко зажмурился и изо всей силы сжал кулачки.
— Ах, ты мой славный, маленький мужичок! Что бы я без тебя делала? — сквозь слёзы улыбнулась Кира.
Глебов пришёл снова только через три дня.
— Папа, папа пришёл! — на всю квартиру зазвенел Алёшин крик.
Когда Кира вошла в прихожую, он уже повис на отце, крепко обхватив его шею и болтая от восторга ногами. Кира прислонилась к косяку, молча смотрела на них. Виталий вынул из сумки очаровательную заводную мартышку, поставил её на пол и она смешно закувыркалась. Алёша запрыгал вокруг, захлопал в ладоши.
— Здравствуй, Кира, — ровно проговорил Виталий и прошёл на кухню мимо неё.
Она прикрыла глаза. Ничего не кончилось, и сколько ещё продлится эта пытка?
В кухню промчался Алёша.
— Папа, я с тобой хочу! Ты больше не уйдёшь на свою работу?
— Не уйду. Я буду с тобой весь день.
— И совсем-совсем не уйдёшь?
— Но кто же тогда будет работать, малыш?
— Но приходи быстро! Скорее сделай всю работу и приходи!
— Замётано!
Кира услышала шлепок двух ладоней, тихонько вздохнула и пошла к ним, к двум мужчинам, которым принадлежала до последней капельки.
— Есть хочешь?
— Нет, я сыт.
— Папа, идём с обезьянкой играть. Без тебя она не пере… ку…выркивается.
— Вот негодница! Ну идём, будем учить её кувыркаться.
Остаток дня Виталий провёл с сыном. Кире показалось, что про неё они оба забыли. Если она уйдёт, они и не заметят. Ну и пусть. Ей достаточно уже того, что Виталий пришёл, он рядом. Из соседней комнаты доносятся их голоса: смешной лепет Алёшки, смех Виталия, шумная возня, самозабвенные вопли и визг.
Потом, когда пришло время, Виталий уложил Алёшу в кроватку, долго сидел там, рядом со спящим сыном.
Из детской он прошёл в прихожую.
— Виталий! — он обернулся от двери. — Пожалуйста, не уходи! Прости меня!
Он отвернулся
— Я люблю тебя! — она шагнула к нему и отшатнулась — показалось, что он ударил, так хлестнул его взгляд. Переглотнула, заставила себя говорить. — Выслушай меня… Бывают обстоятельства…
— Нет! — резко перебил он. — Не хочу.
— Я больше не существую для тебя? — тихо спросила Кира.
— Лучше бы так, — хлестнуло, как пощечиной, и Глебов вышел.
Дни сплетались в недели. Виталий по-прежнему не жил дома. Он регулярно приходил к сыну, проводил с ним много времени, они подолгу гуляли. Уходил, когда малыш засыпал. Куда он уходил? К кому? Кира не знала и не смела спросить. Она видела — он мучается не меньше её, похудел, осунулся, потемнел лицом… Его молчание убивало её.
Где-то в конце месяца он сказал:
— Позвони Клавдии, она о тебе спрашивала. Не смей ей ничего говорить.
Когда не стало сил оставаться один на один со своей болью, Кира обо всём рассказала Светлане. Потом они сидели и плакали вдвоём.
— Ну что ты за дура такая, — сквозь слёзы, шмыгая носом сказала Светка. — Ну случилось. Путёвая баба и виду бы не подала — зачем мужику жизнь осложнять? А раз виновата, так ещё сильнее бы его любила. А уж такого-то, как твой…
— Да-а, вот именно — такого. Как я могла скрывать?
— Да что я, не знаю его, что ли? — со вздохом сказала Светка, утирая последние слёзы. — Ну, хватит реветь, давай думать, что делать теперь.
— Ох, не знаю, Свет. Это кошмар какой-то. Проснуться бы, а он рядом и ничего этого нет.
— Да, про вас-то я думала, как в сказке будет: жили долго и счастливо, и умерли в один день, — у Киры на глаза снова навернулись слёзы, и Светка сердито прервала сама себя: — Э-э, кончай! Похлюпали и хватит.
— Ты не осуждаешь меня, Свет? — тихо спросила Кира.
— Знаешь, Кирюш, ты не казнись. Это ведь как посмотреть. Скажи мне вчера кто — Кира от Глебова гулять стала… да я первая руки бы тебе не подала, сделала бы вид, что и не знала тебя никогда. — Она вздохнула. — Но тут ведь совсем другое. И по моим бабским понятиям — должен Виталий тебя понять и простить. Ты перебори себя, расскажи, как всё было.
— Да Господи, какое перебори?! Он же слушать не хочет, ни слова! Я в первый же день рассказать хотела! — Кира всхлипнула.
— Давай, я с ним поговорить попробую.
— Нет-нет, — Кира поспешно замотала головой. — Не надо ему знать, что я тебе рассказала. Он гордый, он не хочет, чтобы кто-то знал.
— Но делать что-то надо!
— Я уже сделала, — горько усмехнулась Кира. — А теперь только одно — терпеть. Я к тебе не за советом. Так, выговориться. Вроде даже полегче стало. А то всё сама в себе — иногда кажется, что с ума схожу. Ладно, поедем мы. — Кира слабо улыбнулась. — Алёшку сейчас от твоей Танюшки не оторвёшь.
— Ох, как ты мне не нравишься, подружка. Да распрямись ты! Не знаю я, что тебе сказать, что посоветовать… но как-то по-другому надо. Если бы это не Глебов был, — Светлана вздохнула, покачала головой. — На него только ты и могла укорот найти. И ещё знаешь кто? Клавдия Львовна. Может, в самом деле, пойти тебе к ней? Она ведь женщина, поймёт и Глебову втолкует.
— Да ты с ума сошла! Ни за что!
— Хуже-то уже не будет, Кира.
— У меня мороз по коже от одной мысли, а ты хочешь, чтобы я пошла к ней и всё вот так выложила? Ты не могла дать мне худшего совета.
Светлана сокрушённо покачала головой.
— Мне так не кажется. Конечно, решать тебе. И всё же, прибереги это на крайний случай.
На исходе был второй месяц. Все оставалось по-прежнему.
Однажды в свой очередной визит Виталий сказал:
— Клавдия хочет Алёшу к себе на выходные взять, соскучилась, хочет побыть с ним.
— Конечно, — сказала Кира, и через пять минут осталась одна в пустой до гулкости квартире.
А ночью пришёл Виталий. Кира услышала, как открывается замок, и торопливо вышла к нему, кутаясь в халат, остановилась в неприятном удивлении — ей ещё не приходилось видеть Глебова до такой степени пьяным. Он стоял, прислонясь к стене и смотрел на Киру. Долго смотрел. Потом сказал:
— Плохо тебе? Мне тоже. Давай жена, выпьем.
Он прошёл мимо Киры, задев её плечом. Его мотало из стороны в сторону, и он шёл по коридору, задевая руками то за одну стену, то за другую, бормотал:
— Надо же, какой узкий стал… Вот строят!..
Потом в кухне хлопнули дверцы шкафа, Кира услышала звяканье стекла, бульканье.
— Ки-и-ира. Ки-и-ира-а-а, ты где?
Она вошла, остановилась в дверях. На столе стояли две полные стопки.
— Составь мне компанию. Один я уже пил, пил… Что я, алкоголик что ли? Фу, какую гадость я пил, — Глебова передёрнуло. — Дядь Жора гадость такую принёс… Вот, точно, я ещё с дядь Жорой пил! Ты не знаешь его что ли? Мировой мужик! Я вас познакомлю, он, оказывается, у нас в кочегарке живёт. Садись, — он пьяно махнул рукой.
— Я не хочу.
Он встал, жёстко взял за руку, толкнул на табурет.
— Не надо, Виталий…
— Пей, — он резко подвинул ей стопку, так, что плеснулось на стол.
Кира выпила, сморщилась.
— Горько? — засмеялся он. — Горько! И все целуются! И все счастливы! На всю жизнь! За это я пить не буду.
Он выплеснул водку в раковину.
— Странно, — он помотал головой, — почему это я был уверен, что мне-то рогов не наставят? Вполне нормальный рогоносец получился. Ох, Ки-и-ира, — он погрозил пальцем, — смотри-ка, ты ещё не до конца меня переделала.
— Виталий, пожалуйста, не надо так…
Глебов долго сидел молча. Время от времени поднимал на Киру тяжёлый взгляд, смотрел, думал о чём-то. Она, неслышно передвигаясь по кухне, заварила крепкий чай, незаметно бросила в него две таблетки, быстро снимающие опьянение, поставила чашку перед Глебовым.
Он долго и всё так же молча маленькими глотками пил горячий чай. Потом облокотился о стол, ткнулся лицом в ладони, жёстко потёр его, глухо проговорил:
— Он что, силой тебя взял?
Кира заставила себя ответить:
— Нет.
— Что же, страсть внезапно вспыхнула? Чем он тебя соблазнил? Чего я тебе не дал?
— Дай мне всё рассказать, прошу тебя… Ты ведь знаешь, я одного тебя люблю!
— Да? Я знаю это? — поднял удивлённо бровь Виталий.
— Он приехал…
— Не смей! — резко оборвал Глебов. — Не смей мне этого говорить. Не хочу.
— Но почему?! — Вопрос повис в воздухе. Кира тихо спросила: — Ты не простишь меня?
Виталий молча смотрел на неё, потом глухо проговорил:
— Я бы хотел. Не могу…
— Тогда зачем мучить друг друга, если по-прежнему уже не будет?
— Развод, да? — нехорошо засмеялся Глебов. — Штампик в паспорте решит все наши проблемы? Один штампик разрешает любить, другой — ненавидеть. Действительно, как просто всё можно решить — штампики, на все случаи жизни!
Он снова наполнил стопки.
— За что теперь выпьем?
— Не надо пить. Иди лучше спать.
Глебов одним глотком опрокинул в себя водку.
— М-м? Спать? Прелестно! Там сегодня не занято?
Кира вскинула на него глаза.
— Тебе с ним было как со мной? Или лучше?
Кира вскочила, выбежала из кухни, влетела в спальню, захлёбываясь слезами, упала ничком на кровать.
От удара ногой дверь грохнулась о стену, зеркальное круглое стекло треснуло, половинка выпала, разлетелась осколками по полу.
Кира быстро обернулась, оцепенела — Виталий ли это был? Её нежный, великодушный, бережный муж?
Он подошёл, рванул с себя рубашку — пуговицы брызнули в стороны. Кира каким-то образом оказалась стоящей перед ним, близко, вплотную. У неё мучительно захолонуло сердце — она смотрела в лицо Глебову и не узнавала его: оно стало холодным, жёсткие глаза сузились в недобром прищуре. Напротив Киры стоял тот, кого звали Глебом. Он положил руки ей на плечи, медленно сжал в пальцах халат и рванул в стороны. Кира вскрикнула, инстинктивно прижала руки к груди. Глебов сжал её запястья, завёл руки за спину и так, не выпуская их, прижал, притиснул, больно впился в губы.
…Он был грубым, причинял боль и не хотел замечать этого. Потом он отпустил её.
Кира медленно села и беззвучно заплакала, глотая слезы. Глебов лежал неподвижно, и Кира подумала, что он спит, но он вдруг сказал:
— Тебе со мной плохо?
Взял за плечо, толкнул на постель, дохнул в лицо перегаром. Кира вывернулась, отбежала к двери.
— Ну, пожалуйста… Не надо… — проговорила она, прикрываясь остатками одежды.
Он подошёл, тяжело посмотрел в глаза.
— Мне — не надо? А кому?
Кира попятилась, ей стало страшно, подумала — сейчас он ударит.
Глебов выбросил вперёд стиснутый кулак, и он врезался в остатки стекла.
— Виталий! — отчаянно вскрикнула Кира, метнулась к нему, обняла, прильнула. — Господи, что же это?! — сквозь плач рвался её крик. — Я не могу без тебя! Я люблю тебя! Его я только пожалела! Прости меня! Ты можешь! Прости!
Виталий осторожно отстранил её.
— Принеси бинт.
Боль в разбитой, порезанной руке окончательно отрезвила и привела в чувство. Минуту назад он испугался себя, увидев ужас в Кириных глазах. Кровь частыми каплями падала с пальцев.
У Киры дрожали руки, и он сам забинтовал себе кисть и запястье. Неловко помолчав, сказал:
— Извини, — и повернулся к двери.
— Ты снова уходишь? — Кира с трудом сдерживала рыдания, лицо её кривилось.
Виталий промолчал.
— Не уходи!.. Не уходи, прошу тебя, — голос дрожал, она говорила с трудом. — Я больше так не могу. — Ей не хватило сил сдержаться, из глаз хлынули слёзы. — Разве ты не видишь — я не могу больше так! Не оставляй меня! Или скажи, как мне жить дальше!
И Глебов проговорил, как говорят с плачущим ребёнком:
— Хорошо-хорошо, я здесь, я не уйду. Ложись спать.
— А ты? — дрожащим голосом, всхлипывая, проговорила Кира.
— Я покурю и приду.
Он не пришёл. Кира слышала, как он долго курил в кухне, тихо ходил по квартире, скрипнуло кресло в гостиной, чуть слышно перебирал струны гитары. Кира до утра не сомкнула глаз, подушка была единственным и безмолвным свидетелем её тихих, до жгучести горьких слез.
Завтракать он не стал. Сказал, не глядя на Киру:
— Мне стыдно за вчерашнее. Я… потерял контроль над собой.
— А что дальше? Как дальше будет?
— Не знаю.
— Ты придёшь сегодня домой?
— Не знаю.
— Как рука?
— Нормально, — поморщился Виталий.
Кира внимательно посмотрела на него, уголки губ дрогнули в виноватой улыбке.
— Прости и меня за истерику.
Значит, она должна сделать тот шаг, который всё решит? Да, избавить от этого Виталия будет честно. Что ж… Чего, в самом деле, мучить друг друга? Глебов — максималист, привык жить по большому счёту. Давно, чуть ли ни в первые дни после свадьбы, он сказал, чего не сможет простить — измены. Это было табу, и она его нарушила. Он слишком гордый и самолюбивый, ему непереносима одна только мысль о том, что кто-то посмеётся над ним, обманутым мужем. Даже тогда, когда в своей яростной неприязни к нему, мстя за минуты унижения, она бросала ему самые язвительные, самые злые слова, он терпел от неё всё: оскорбления, обиду… одного не хотел терпеть — насмешку. Насмешка неизменно возвращалась к ней. Даже ей он не позволял смеяться над собой. И теперь Кира понимала, через что в себе не может переступить Глебов. Он никогда не примирится с Кириным предательством. Что ж, она наполнила эту чашу, ей её и пить до дна. Только, похоже, самое горькое — на донышке, и этой горечи она ещё не хлебнула.
Надо непременно всё хорошо продумать, чтобы всё наверняка было, чтобы у Виталия и мысли не возникло, будто она захотела попугать его. И надо быть твёрдой в своём решении, пусть всё случится как можно быстрее…
— Знаешь, Свет, уеду я куда-нибудь.
— Как это — уедешь?
— Ну как… Нужна, наконец, определённость. Я сейчас похожа на любимую чашку с трещиной — и выбросить рука не поднимается, и пользоваться нельзя. Вот я и помогу определиться.
— Глупости! Вы друг друга без ума любите!
— Оказывается, этого мало, чтобы быть счастливыми, — усмехнулась Кира. — Довольно, хватит нам обоим мучиться. Я виновата, мне поделом. А ему-то за что? Знаешь, он сам про развод думал.
— Врёшь! Он что, сказал тебе об этом?
— Почти.
— А-а, почти! Накрутила себе чёрт-те чего. Образуется у вас, правда, Кирюш. Ну давай, я с ним поговорю.
— Поговори, — снова усмехнулась Кира, — Только ничего это уже не изменит. Лучший выход — исчезнуть мне совсем. Я не нужна ему больше. Если бы не Алёша, он бы и не приходил, он бы сам давно уехал, а Алёшу он разве бросит?
— А ты — бросишь?
— Да, Алёшу я оставлю, — Кирин голос звучал слишком спокойно. — Алёшу оставлю. Иначе Глебов найдёт меня. Он не меня, Алёшу искать будет. Да и не имею я права отнимать их друг у друга.
— И куда бы ты поехала? — напряжённо глядя на Киру, проговорила Света. — К Серёжке?
— Нет, только не к нему, — улыбнулась Кира.
— Перестань! — прошептала Светлана. — Ты хоть слышишь, что говоришь?
— Ой, правда! — Кира провела рукой по лицу. — Я в самом деле скоро спячу. Сижу целыми днями в четырёх стенах, и в голове одно и тоже, день и ночь.
— Тут ещё не до такого додумаешься, — осуждающе проговорила Светка. — И кому оно нужно, твоё самоистязание? На работу тебе надо, Кир. Приходи. Иван Петрович до сих пор надеется, что ты вернёшься.
— На работу? — Кира в раздумье посмотрела на Светлану. — А Алёшу куда? Разве его так сразу устроишь?
— Не смеши меня. Тот же Петрович лоб расшибёт, а пробьёт тебе садик. Слушай, ты давай без раскачки. Сейчас как раз удобно, — пока мы с Татьяной бюллетеним, ты по всем инстанциям и пройдись.
Светлана воодушевилась — ей просто необходимо было убедить Киру, отвлечь её от каких-то совершенно кошмарных мыслей. Она точно, свихнётся, надо вытаскивать её на люди.
— В самом деле, Свет, ты мне хорошую мысль подала.
— Я тебе блестящую мысль подала. Вставай и прямо сейчас отправляйся в институт. Как раз обед кончился, там все на местах.
— Сейчас, да? — Глаза Киры вдруг наполнились слезами.
— Ты чего, подруга? Ну, нервы у тебя… — Света покачала головой. — Подумай сама — чего тянуть? А у Татьяны не инфекционное, ты не переживай.
Кира вздохнула:
— Ладно, пусть так и будет. Алёша, иди сюда! Мне нужно уйти по делам, побудешь у тёти Светы, хорошо?
— Ты скоро придёшь?
— Скоро.
— Я буду с Таней играть.
— Ну, пойдём, проводишь меня.
Теперь предстояло самое страшное — выдержать прощание с сынишкой, не заплакать, не закричать в голос от боли, что рвёт сердце. Остались ли для этого силы — сегодня ей столько их понадобилось.
В прихожей она присела перед малышом, прижала его к себе и, кажется, всем сердцем своим изболевшим почувствовала, какой он маленький, хрупкий и беззащитный, как нуждается в её нежности и любви.
— Прости меня, малыш, — едва выговорила Кира. — Запомни, я тебя люблю.
— Я тебя тоже, мамочка, — тёплыми губами он ткнулся в её щеку.
— Иди! — из последних сил выговорила Кира.
— Приходи скорее! — уже на бегу крикнул Алёша.
Кире показалось — пол уходит из-под ног, и стены валятся на неё. Захлопнув дверь, она прижалась к ней спиной, замычала в ладони от непереносимой боли. Потом, ничего не видя от застилающих глаза слёз, побрела к лестнице, цепляясь за перила, поднялась на площадку последнего этажа и там долго плакала у окна, глотала рыдания, зажимая себе рот.
Чтобы успокоиться, вызвала в памяти холодные глаза Виталия, лицо с такими родными чертами, но ставшее чужим, незнакомым… То, что приходил он к сыну, а она была лишней… И в этом нашла силы, чтобы докончить начатое.
Сердце болит? Пусть, это хорошо, пусть оно совсем разорвётся от боли, глупая, жалостливая пустышка! И это будет ещё малым наказанием за то, что она сделала. И избавлением…