О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Федор Тютчев
По утрам Киру будили птицы. Они возились в густых тополиных кронах, шумно перепархивали с ветки на ветку, и на всю округу звенели беззастенчивые птичьи голоса.
Кира открывала глаза. Несмотря на ранний час, комната была полна света, на потолке играло кружево теней — то яркие утренние лучи прорывались сквозь густые, лениво шевелящиеся листья.
Кира снова закрывала глаза и с тихой улыбкой слушала глубокое, ровное дыхание мужа. Начинался ещё один день, окрашенный утренним Кириным настроением: птицы, солнце и дыхание любимого.
Кира жила так, как мог бы жить какой-то удивительный, экзотический и страшно ценный цветок из неведомых стран. В тёплой оранжерее его бы холили и лелеяли, ветерку бы дохнуть на него не давали, без конца любовались бы им, заботились и любили. А ему — дивному, невиданному чуду, оставалось бы только нежиться в атмосфере обожания и хорошеть, становясь день ото дня краше.
Казалось, в мире не существует горя, тоски, злобы и слёз. Виталий дал Кире возможность забыть обо всех проблемах и тяготах, которые существовали за стенами их квартиры.
Дороговизна? Продукты? Одежда? Было бы о чём говорить! Он освободил Киру от извечных женских забот — магазин, стирка, тяжёлая уборка. Он просто вручил телефонную книжку со множеством записей и сказал:
— Вот здесь все нужные телефоны на все случаи жизни. Один звонок — и к тебе приедут, уберут, отремонтируют, вернут в удобное тебе время, при этом будут искренне благодарны. Понятно?
Теперь Кира воспринимала подобные вещи, как само-собой разумеющиеся. Виталий предложил ей и от кухни освободиться, если она не любит готовить, но этому Кира решительно воспротивилась. Хотя и не считала себя фанаткой плиты и духовки, но пища должна быть домашней, в этом она была твёрдо убеждена. В квартире должно пахнуть готовящимся обедом, пирогами, должна шкворчать картошка на сковороде. У каждого в памяти хранятся эти запахи и звуки, они из детства. Это запах дома, уюта, покоя, мамы. Поэтому кухня стала Кириной вотчиной.
От одного только не смог уберечь её Виталий — от смерти матери. Почти три года Татьяна Ивановна не могла нарадоваться счастью дочки. Когда Виталий заговорил с ней о выезде в Швейцарию на постоянное житьё, она с лёгкой грустью, но решительно ответила, что, конечно, она поедет за ними куда угодно; нет, о чём тут думать, если он, Виталий, считает, что так будет лучше. Но полной определённости всё не было — Клавдия Львовна не хотела мириться с мыслью, что ей надо покинуть дорогие сердцу могилы.
Виталий с Кирой и маленьким Алёшкой, когда тому исполнился год, снова уезжали в Швейцарию и жили там некоторое время. А после того, как вернулись, Татьяна Ивановна смущённо призналась Виталию, что очень хочется ей побывать в их заграничном доме, и вообще, посмотреть, как там люди живут. И вскоре они отправились уже вчетвером. Назад Татьяна Ивановна не вернулась.
Антон потом говорил Кире, что сердце её разорвалось от счастья.
— Кира, это завидная доля — умереть не от горя, а от счастья.
— Но ведь умереть…
— Разве можно этого избежать? Если бы позволили выбирать, я бы себе именно такую смерть выбрал — в минуту радости, внезапно, среди дорогих моему сердцу людей.
Муж, сын, дом — это стало сферой, в которой жила Кира, крохотным тёплым островком в холодном и жестоком мире, оазисом тепла, нежности и любви. Кире казалось, что каждый день она влюбляется в Глебова снова и снова. Иногда она поражалась мысли, что за все прошедшие годы они ни разу не поссорились, и прекрасно понимала, что не её это заслуга, а Виталия. Он не дал ей повода рассердиться на него, обидеться на что-то. В минуты Кириной хандры и раздражительности он умел сделать так, чтобы она забыла о плохом настроении. А порой относился к ней, как к маленькой девочке и с удовольствием её баловал.
Но и для Киры, и для Виталия центром Вселенной, их Солнышком ненаглядным, звонким Колокольчиком был Алёшка. Шёл ему четвёртый год. Это был прелестный, забавный малыш, очень добрый и покладистый, но уже угадывались в нём черты отцовского характера: благородство и твёрдость. Отец с сыном друг в друге души не чаяли. Кира даже ревновала иногда Алёшку и сама без памяти любила его, и в нём — отца. У неё порой замирало сердце, когда она видела на детском милом личике такой же взгляд, как у Виталия — умный и проницательный.
Алёша почти не доставлял родителям проблем, рос на редкость крепким и здоровым. Была, наверно, в этом заслуга Антона — малыш ни разу не был в детской поликлинике. Антон, как и обещал, стал их домашним доктором.
Жизнь в прекрасном крохотном мире, заботливо созданном Виталием, не сделала Киру затворницей. Она уже привыкла к тому, что он мог неожиданно объявить:
— Завтра на неделю летим в Питер.
Они старались не пропустить ни одного крупного фестиваля, конкурса, выставки, где бы они не проходили. Бывали на всевозможных презентациях и концертах. Либо наоборот, втроём забирались в глушь — в горы, в лес. Жили в каких-то охотничьих домиках, целыми днями бродили по солнечным перелескам, звонким от птичьих голосов, на речных отмелях били острогами рыбу. Восторгу Алёшки не было предела на огромных земляничных полянах. Или можно было просто упасть навзничь в высокую траву, чтобы качались над лицом огромные желтоглазые ромашки, и смотреть в высокое бездонное небо, следить за бесконечным движением белых облаков. Всё, что делал для них Виталий, было по-особому красиво, необыкновенно, удивительно и чисто.
Про девочек из лаборатории Кира тоже не забывала, хотя давно не работала с ними: когда супруги Глебовы вернулись из свадебного путешествия, и уже не было никаких сомнений по поводу Кириной беременности, Виталий уговорил Киру не выходить на работу. Кирино самолюбие от этого нисколько не пострадало — она была не из тех женщин, которые уверены, что их призвание в трудовых свершениях. Тем не менее, связей с коллегами Кира не теряла, часто приходила к ним в гости и старалась угодить к обеденному перерыву, принести девчонкам к чаю что-нибудь вкусное. Они подолгу пили чай, посвящали Киру в последние институтские новости. Светлана так и осталась единственной и верной Кириной подругой.
И в квартире Глебовых гости не были редкостью. Виталий был радушным и гостеприимным хозяином.
Днём он по обыкновению оказывался свободен. Его рабочее время начиналось вечером и заканчивалось к полуночи. Алёша к тому времени давно посапывал в своей кроватке, а Кира неизменно дожидалась мужа, сидя у телевизора с каким-нибудь рукоделием. Уже по тому, как хлопали двери подъезда, она угадывала, что идёт Виталий: отбросив работу, радостно выпархивала ему навстречу, на площадку, припадала к нему, будто виделись они не три-четыре часа назад, а целую вечность. Распахнутая дверь ждала, когда прервётся их долгий поцелуй. Но время от времени Виталий оставлял их на несколько дней одних. Это случалось, когда у новых хозяев — дэ-факто или дэ-юрэ — возникала надобность отвлечься от трудов праведных и неправедных, закатиться в какой-нибудь райский уголок и расслабиться вдали от мирской суеты.
«Мероприятие» становилось шикарным, если на него соглашался поехать Глебов с группой. Впервые его пригласили довольно давно. Тогда он только приобщался к образу жизни сильных мира сего, согласился из любопытства. Виталию показалось интересным посмотреть на касту иерархов без брони неприступного официоза, узнать, что происходит позади парадных фасадов. Сделанные открытия поначалу его забавляли, даже появился вкус к таким элитным междусобойчикам, но победила врождённая чистоплотность, и появилось чувство брезгливости. И всё же он продолжал принимать приглашения, стал относиться к ним, как к выгодной работе. Выгодной не столько материально, хотя расплачивались с ними щедро, а тем, что здесь возникали личные связи, легко можно было обзавестись нужным знакомством, и Виталий беззастенчиво пользовался этим.
С появлением в его жизни Киры такая работа стала тяготить, и он сделался привередливым. Мог сказать — нет, если не устраивала плата, мог заломить непомерную цену, а мог и не объяснять своего отказа. Забавно, что эта строптивость только повысила его рейтинг в глазах ценителей. По их понятиям человек знал себе цену и она была не маленькая. И если они имели возможность платить ему, это и их цену повышало. «Купить» Глебова стало престижным.
Ему было наплевать на их деньги и престижи, однако прекращать подобные отношения было рано. Но всякий раз, когда ему предстояло сообщить Кире об очередной отлучке, он должен был сделать над собой усилие. Сегодня ему опять предстояло огорчить её.
Кире было грустно. Как она не любила эти его «гастроли»! Хорошо ещё, что случались они не очень часто.
В первый же раз, когда он сказал, что его не будет несколько дней, и она захотела объяснений, он все честно ей рассказал. И вот тогда она вспомнила его неожиданные исчезновения и слова: «Там было столько грязи». Всё это связалось в одно. Кира спросила:
— Тебе обязательно надо туда ехать?
Он ответил «да», и Кира больше ни о чём не спросила. Он сам минуту спустя подошёл сзади, обнял за плечи.
— Ну, и в чём дело? Я должен идти, потому что эти люди пока нужны мне. Я должен брать их деньги, и как можно больше, чтобы никто не задумался: «А на какие шиши он живёт, такой гордый, и совсем неплохо живёт?»
Всё это Кира понимала. Но едва сегодня Виталий сказал, что уезжает, её прекрасное настроение улетучилось в один миг.
— Когда вернёшься?
— Дня через два.
— Хорошо.
— Кирюша.
Она подняла голову.
— Всё в порядке?
— Конечно.
— Тогда почему такие глаза?
Она виновато улыбнулась, и Виталий сердито сказал:
— Не вздумай изводить себя глупыми фантазиями. Запомни, пить с ними я считаю для себя унизительным, а шлюшек своих они давно перестали мне предлагать. Кирюшенька, девочка моя золотая, неужели ты до сих пор не знаешь, что для меня не существует никаких других женщин, кроме моей обожаемой, чистой, высокой жёнушки? Это даже они знают. Ну, не сердись. Верь мне, пожалуйста.
Кира взяла в ладони его лицо, посмотрела в глаза.
— Я верю тебе больше, чем себе. Только нам плохо без тебя.
— Я не останусь там ни одной лишней минуты.
И вот теперь, когда Виталия нет рядом, на сердце лёг камешек. Он не давил мёртвой тяжестью безысходности — просто мешал, был лишним. Алёша сосредоточенно прилаживал к машинке отвалившееся колесо.
— Аленький, — позвала Кира.
Сын, не поднимая головы, озабоченно сказал:
— Подожди. Видишь, машинку лечу.
Кира улыбнулась. Лечу — это влияние Антона. Они с Алёшей друзья — не разлей вода. Кира постоянно чувствовала особое отношение Антона, хотя он никогда ни словом, ни взглядом не напомнил о том, что сказал на свадьбе. Но разве женской интуиции нужны слова? Всё, что касалось Киры, было проникнуто особой теплотой и самоотверженностью. Её всерьёз беспокоило, что Славский по-прежнему холост, и свадьба в его планах ещё не предусматривается. Те чувства, которые он должен бы дарить своей семье, он дарил семье Глебовых. Когда после рождения Алексея Виталий привез жену и сына домой, Кире показалось, что любовь Антона возросла в два раза. Всё, что касалось Киры и Алёши, автоматически выключало понятия о времени суток, «занят», «не могу» и тому подобное. Такие вещи просто исчезали для Антона. Он стал их добрым ангелом-хранителем, а у ангела не может не оказаться времени, чтобы хранить.
Кира пожалела, что сейчас он не дома — родители Антона жили в маленькой уральской деревеньке и уже не управлялись с обветшалым домом, заготовкой дров, сена и другими бесчисленными крестьянскими делами. Антон взял отпуск за два года и укатил туда почти на всё лето.
— Аленький, а спать?
— Я же сказал — подожди.
«Он сказал!» — улыбнулась Кира.
— Машинке ведь плохо без колесика, — Алёша посчитал нужным объяснить столь очевидные для него вещи. — Я-то всегда с ручками и ножками спать ложусь. Ещё пять часов подожди, пожалуйста.
«Пять минут», — перевела для себя Кира, стараясь не засмеяться — Алёша не любил, когда над его словами смеялись.
— Ты, конечно, прав. Но когда я скажу, что пять минут прошли, ты сразу пойдёшь спать?
— Сразу, — согласился малыш, не отвлекаясь от своего важного дела.
Миновал оговорённый Алёшей срок, машина благополучно обрела своё колесо, и Кира уложила сынишку спать. Её изумляла способность Алёшки засыпать молниеносно, на полуфразе. Кира легонько коснулась губами его лба, провела ладонью по непокорным тёмным локонам. Ещё мягкие и шелковистые, со временем они обещали стать такими, как у папы. Кира посидела несколько минут, полюбовалась спящим малышом.
— Ты у меня самый умный, самый красивый, самый любимый, золотиночка моя крохотная, — прошептала она, улыбнулась счастливо и умиротворённо, погасила верхний свет и тихонько вышла.
«Ну вот, совсем одна», — подумала Кира.
— Виталя, мне плохо без тебя, — проговорила она в пустоту.
Она включила свою любимую кассету. Голос Виталия заполнил пустоту в квартире и в душе. За окном потемнело — со стороны моря сплошным фронтом шли грозовые тучи.
«Может, это укоротит их дурацкое мероприятие, — подумала Кира и в это время в прихожей запел звонок. — Виталий!»
Радостная мысль подхватила её, вынесла в прихожую, она распахнула дверь. На площадке стоял незнакомый мужчина.
— Вам кого? — чуть удивлённо спросила она.
— Кира…
— Вартан! Господи… Неужели это ты?
За пять лет седина густо осыпала его виски. Короткие волосы едва прикрывали шрам на лбу справа. Но главное — глаза… Что они видели, чтобы так измениться?
— Какая ты стала…
— И ты тоже.
— О-о, я!.. — фраза осталась незаконченной.
— Ой, я растерялась совсем, на пороге тебя держу. Проходи, будь гостем.
— Подожди… — Вартан неуверенно переступил порог, дверь оставил открытой, — твой муж не станет сердиться? Я не гость. Я просто посмотреть на тебя пришёл.
— Я что, должна сказать «ну, посмотрел?» и закрыть за тобой двери? Ты что? Входи, пожалуйста.
— Твой муж недоволен будет.
— Во-первых, не говори ерунды, во-вторых, Виталия сейчас нет дома.
— Магнитофон, да? — повеселел Вартан, улыбнулся.
Кира нажала клавишу — фоном для разговора голос Глебова служить не мог.
— Ты одна? Зачем так неосторожно двери открываешь? Нельзя. Не делай так.
— А я не одна, с сыном, — улыбнулась Кира. — Он спит.
— Значит, сын у тебя?
— Алексей.
— Можно, посмотрю? Я тихо совсем, не потревожу.
— Хорошо, — пожала Кира плечами, открыла дверь в детскую.
Из тёплого сумрака дохнуло сонной тишиной и запахом малыша. Вартан шагнул, вдруг замер, закрыл глаза.
— Нет… Прости… Не надо.
Кира внимательно посмотрела на него, прикрыла двери.
— Знаешь, идём на кухню. Ты голоден? Я тебя накормлю.
— Нет, есть не хочу. Хочу выпить. Можно?
— Можно.
Вартан наполнил стопку и сразу выпил.
— Всё, больше не надо ничего, — остановил он Киру. — И бутылку убери.
Она села напротив.
— Откуда ты?
— С войны.
— Ведь ты не хотел?!
Вартан молча развёл руками.
— Но почему? Что с тобой случилось?
Он молча крутил в пальцах пустую стопку, наконец, проговорил:
— Не спрашивай. Рассказывать страшно.
— Когда приехал? — помолчав, спросила Кира.
— Сегодня.
— Снова к другу?
Вартан тяжело поднял глаза, угрюмо проговорил:
— Нет друга. Похоронил я его. Там.
— Бог мой! Почему? Он тоже, грузин?
— Нет, он русский был. Я виноват, я позволил ему со мной идти.
— Но ведь он сам захотел, да? Значит, настоящий друг был, раз беду твою разделить захотел. Значит, так надо было.
— Не знаю, — помотал Вартан седой головой. — Ничего не знаю. Я живой, а его нету.
— Как странно, — горестно проговорила Кира. — Ты говорил о нём, и он уже как будто не совсем чужим стал. И вот его нет, а я и не знаю, каким он был.
Вартан вынул из нагрудного кармана маленькое фото с обмятыми краями. На Киру смотрел светловолосый молодой мужчина с хорошим, открытым лицом. Он стоял, привалившись к стене, на груди автомат, на нём лежат руки — большие кисти устало опущены.
— Что вы делаете, мужчины? — покачала Кира головой. — Ты к родным его приехал?
— Нет. Мать с отцом, слава Богу, не дожили. Жена… Она его живого предала. Сын есть. Маленький. Так плохо мне, Кира! Глаза у меня другие стали, хорошего совсем не видят. Или вправду вокруг одна грязь и паскудство. Порвалось во мне что-то, жить не хочу. Я к тебе приехал. Ты не пугайся. Мне только увидеть тебя и всё. Увидеть, что осталось в этом поганом мире что-то, из-за чего стоит жить. Я вот посижу, посмотрю на тебя, мне и довольно, я уйду.
— Опять воевать?
— Нет, я свою войну закончил.
— Это хорошо, правильно. Тебя ждут. Там ведь мать, жена. Ты им нужен.
Он хмыкнул, подтвердил:
— Жена.
— Вы что, расстались? — Он покачал головой. — Но ты любишь её?
Он ответил не сразу, потом, глядя в стол, проговорил:
— Думал, люблю. Потом понял, что любовь, это совсем другое.
Он поднял глаза, в упор посмотрел на Киру. Она не отвела глаза, смотрела прямо и строго. Вартан горько усмехнулся, первым отвернулся.
— Теперь у меня одни долги. Перед ней, перед детьми, перед сыном Ивана. Я знаю, мне поэтому жить надо, раз пуле не нужен оказался. Только я не смог сразу к ним.
— Вартан, почему ты воевал? Ты же не хотел.
Он тяжело вздохнул, помял лицо рукой.
— Не хотел, да. Неправда, что Бог посылает убивать. Человек не имеет права отнимать жизнь у другого. Меня наказал за это — друга отнял. Это хуже, чем самому умереть. Но если мать говорит, что душа отца страдает неотмщённая… Если невестка плачет и глаза отводит… Разве я шкуру свою в Сибири спасал? Ты, Кира, скажи — ты подумала хоть одну минуту, что я уехал, потому что трус, за шкуру свою дрожал? Честно скажи!
— Нет, Вартан.
— Мальчишка, сын брата, пять лет… На улице с пацанятами играет, и я слышу, говорит, что подрастёт немного и поедет в Грузию, убийцу отца найдёт. И мне стало казаться — я их предал, я в их смерти виноват, я виноват, что живу. Традиции нарушать трудно. Я не смог. Не смог дальше жить с чувством вины. Сейчас вины нет, кровь смыла. Но легче мне не стало.
Он замолчал. Долго сидел, опустив голову. Кира ждала. Она чувствовала, что ему надо выговориться, сказать кому-то всё, что камнем давит на сердце. И Вартан заговорил, хотя не собирался делиться с Кирой тяжким грузом пережитого. Он распахнул перед ней свою душу так же, как когда-то давно Кира неожиданно открылась ему. И эта кровоточащая рана, как живой водой омывалась Кириным состраданием. Как интуиция ведёт раненого зверя к целебному источнику, так сердце безошибочно привело его в этот крохотный мир милосердия, добра и любви. И душа невольного солдата-убийцы, не палача — жертвы, очищалась здесь от скверны и надругательства, учинённого над нею.
— Первый раз убивать страшно. Очень страшно. Это в себе что-то убиваешь, какой-то очень важный запрет рушишь. И когда это в себе разрушишь, потом — ничего. Думаю, человек в убийце умирает, а остается животное, зверь. Я видел, в каждом хищник сидит и от запаха крови, от вида её звереет. Я тоже кровью меченый, мне ею до сих пор пахнет. Я к твоему ребёнку подойти не смог — грязный я. Оказывается, человеческая жизнь такая хрупкая, движением пальца порвёшь. Из всех созданий, человек самый беспомощный. Я говорил себе — не думай, думать нельзя. Стоит понять, что делаешь — горе сеешь, зло множишь — умереть хотелось. Почему не убил себя, не знаю. Только не потому, что боялся или жить хотел. Пулю искал, на опасное самое шёл — разминулся. Не думать я научился. Все кричат и ты кричи, все стреляют, все убивают. Если все, то нет вины одного. Сознание меняется. Забываешь разницу между мужчиной-солдатом и ребёнком, женщиной, стариком. Помнишь только, все они — вой враг! Врага надо убить. Я не хотел так жить. Когда ранило, я будто выпал из войны. А тут — мир! Ходи во весь рост, ползать на животе не надо.
Небо за окном прочертил стремительный зигзаг, и резкий раскат грома оглушительно взорвался над самой головой. Вартан вздрогнул, взглянул на окно. Кира спросила:
— Так ты из госпиталя теперь?
Ливень хлынул обвальный, стеной. Враз упала темнота.
Да. А своих мне увидеть страшно. Боюсь, что ненавижу их. У меня душа как холодный камень делается, только подумаю, что к ним возвращаться надо. Думаешь, я с женой, как с тобой говорить буду? — Он покачал головой. — Она покорная, покладистая.
Не надо так, Вартан. Ты мужчина, будь сильным. Прости их. Горе в них говорило. Не материнское же сердце послало тебя в тот ад. Прости их.
— Да, я постараюсь. Хорошо с тобой, Кира, легко. Ты счастлива?
— Да, очень. — Она не удержала светлой улыбки.
— Я рад. Знаешь, мы с Иваном много говорили о вас.
Кира удивлённо подняла брови.
— Я рассказывал о тебе, а Иван знал твоего мужа.
— Он был знаком с Виталием? — изумилась Кира.
— Просто твоего мужа в городе все знают. Иван рассказывал, какая красивая свадьба у вас была. А почему мужа так долго нет? Он так поздно приходит? Ты не беспокойся, Кира, я скоро уйду. Позволь немного грозу пережду. Утром у меня поезд.
— Всё же я плохая хозяйка, гостя за пустым столом держу.
— Нет-нет, не беспокойся, я есть не хочу.
— И ты, грузин, говоришь мне, что гостя не надо накормить?
Гроза уходила, но дождь не затихал, лил, как из ведра. За ужином, за чаем, за разговором время летело незаметно. Вартан посмотрел на часы и недоуменно проговорил:
— Вах! Мои часы спешат? Нет? Извини, я не заметил, что так поздно. Тебе отдыхать пора, — он поднялся.
— Постой, такси надо вызвать. Ты в какой гостинице остановился?
— Зачем гостиница, — ответил Вартан, листая телефонный справочник. — Днём приехал, утром уеду — зачем гостиница? Вещей — вон рюкзак один. Девушка, прими заказ пожалуйста… Постой, повтори пожалуйста. Зачем так говоришь, почему нет? А когда будет?
Он положил трубку, виновато развёл руками.
— Сказала — свободных машин нет. Даже заказ не приняла. Звоните, сказала.
Кира улыбнулась.
— Не переживай. Позвоним. Глядишь, и дождь кончится.
— Нехорошо получилось.
Он подошел к окну, машинально потёр левое плечо.
— Ранило тебя куда?
Он быстро опустил руку, потом усмехнулся, сказал:
— Личный барометр теперь имею, дождь без ошибки определяю. Кира, пойду я лучше на автобус.
— Какой автобус? Они не ходят уже. Знаешь что, давай-ка я постелю тебе в гостиной на диване и ложись спать.
— Нет-нет, Кира, нехорошо. Муж придёт, сердиться станет.
— Не беспокойся, всё нормально, — Кира направилась к дверям, пресекая возражения.
Она лежала в постели с открытыми глазами, сон долго не шёл.
Какое счастье, что её не может коснуться то, что происходит в другом, страшном мире. Знала она, разумеется, про «очаги конфликтов», но происходило это где-то далеко и вдруг подступило вплотную. Вдруг приходит человек оттуда, и впервые до конца понимаешь весь ужас происходящего. Когда обаятельный, славный парень приходит с седыми висками и не может подойти к ребёнку, боясь осквернить его, понимаешь, что мир не нормален. Зачем и кому понадобилось делать из него убийцу? Сейчас, наедине с собой, Кира не могла оправдать ту женщину, которая послала своего последнего сына убивать и умирать.
По виску тихо скользнула слезинка.
Киру разбудили торопливые губы, чужие руки лихорадочно ласкали её. Но они же стали жёстким капканом, когда Кира рванулась, пытаясь уйти от жадных губ.
— Не смей! — вскрикнула она, изо всей силы отталкивая его.
Он вздрогнул, и Кира отдёрнула руки — под ладонью она почувствовала бинт.
— Уходи! — вскрикнула она, пытаясь разорвать тесные объятия. — Не смей!
— Любимая… Душа моя, Кира, — дохнул ей в лицо горячечный полушёпот. — Пожалей ты меня, не прогоняй… Я уйду утром. Совсем уйду. Навсегда. Дай мне забыться хоть на час… Мне больно, сердце моё. Подари мне только эту ночь… Только одну на всю жизнь…
Если бы он был грубым, если бы он силой ломал её сопротивление… Но он целовал руки, отталкивающие его. Не требовал любви — молил о жалости. И Кирино «нет» тонуло в торопливых словах этой мольбы, глохло в поцелуях, застывало на губах.
И не хватило у Киры сил оттолкнуть его.
Дано ей было узнать, что не только любовь имеет власть над женщиной, то же делает с нею сострадание и жалость. Переполненный горем и болью, он искал в ней исцеления, молил о сострадании. Это были безумные, короткие минуты забвения. И они скоро кончилось.
Оцепенев, Кира стояла у окна. В груди разливался холод, и разрасталось предчувствие: эта ночь что-то непоправимо разрушила.
— Кира, — позвал из темноты тихий голос, и она вздрогнула, судорога пробежала по лицу.
— Уходи… — проговорила она.
— Кира, сердце моё, не надо так…
— Уходи, ну пожалуйста, уходи! — она зажала уши ладонями, желая отгородиться от этого голоса, ничего не видеть и не слышать, тогда, может быть, всё окажется неправдой.
Потом она увидела далеко внизу одинокую тёмную фигуру. Он пересёк освещённый двор и слился с темнотой.
Но никуда не ушла тяжесть из груди, и жгучий комок встал у горла — не продохнуть. Кира прижалась спиной к стене, сползла по ней на пол, съёжилась жалким комочком и заплакала горько и безысходно.
За окном крупными холодными каплями-слезами плакал тополь.
Утром птицы не пели, и солнечные игривые зайчики не заглянули поприветствовать Киру — тоскливое серое небо нависло над городом, над морем, над Кириным миром, вчера ещё столь безоблачным и счастливым.
Исчезло всё, кроме болезненного ожидания — вот вернется Виталий… Что будет дальше, она не знала. Эта мысль не оставляла её ни на мгновение, назойливым оводом вилась над ней, жалила больно. Она преследовала Киру, то злорадствовала, то пугала.
Да, Виталий вернётся. И решать будет он. Ей останется только принять его решение. Ни на мгновение Кира не допустила мысли, что можно утаить от Глебова случившееся. Но какая беспросветная темнота впереди! Как стыдно и страшно!
Алёша тормошил её, она делала над собой усилие, улыбалась, разговаривала с ним о чём-то. Звонкий Колокольчик разгонял ненадолго мрак. Но едва она оставалась наедине со своими мыслями, сейчас же медленно и неотвратимо погружалась в их омут. И уже с болезненным нетерпением она ожидала возвращения Виталия — пусть всё случится скорее, нет больше сил терзать себя вопросами, ответы на которые знает только он. Он пришёл — весёлый, шумный, красивый. Подхватил Алёшу, высоко подбросил его, визжащего от восторга.
— Здравствуй, Колокольчик!
Обнял Киру.
— Ладушка, как я соскучился по тебе, солнышко моё!
Она спрятала лицо у него на груди, спросила:
— Голодный?
— Как зверь!
И она поспешила на кухню. Но Виталий удержал её за руку, потянул к себе.
— Ты забыла меня поцеловать? — и ласково, нежно приник к её губам в долгом поцелуе.
Он сел за стол, Алёша тотчас вскарабкался к нему на колени.
— Как вы жили без меня, Колокольчик?
— Плохо жили, — серьёзно сказал Алёша. — Мама не хотела со мной играть.
— Вот так дела у вас тут! Мы ей знаешь какое наказание за это придумаем? — Он зашептал сыну на ухо, в ответ Алёша приник к его уху, и они злодейски расхохотались, страшно довольные своим заговором.
Кира прикусила губу, чтобы не пустить слёзы.
Она накрыла стол.
— Сядь с нами, — попросил Виталий.
— Обедай, я не хочу.
Кира стояла за его спиной, бездумно смотрела вниз, во двор, ничего не видя перед собой. Всё в ней оцепенело в предчувствии того страшного, что должно было сейчас произойти.
— Колокольчик, иди пока к себе, — Виталий спустил сына с коленей.
Алёша убежал. Виталий сел перед Кирой на подоконник, медленно провёл пальцем по виску, по тёмным кругам под глазами, по неулыбчивым губам.
— Это из-за меня?
Она едва заметно отрицательно покачала головой.
— Ты больна?
— Нет. Обедай, потом поговорим.
Кира малодушно искала предлог, чтобы отдалить — на минуты, на секунды отодвинуть от себя беду.
Закипел чайник, и она поспешила к нему, как за спасением, неловко подставила чашку, плеснула кипятком на руку. Это было последней каплей. Она опустилась на стул и заплакала.
— Кирюша! — бросился к ней Виталий. — Маленькая моя, — он принялся дуть на обожжённую руку.
— Подожди, я сейчас мазь…
— Нет! — неожиданно зло выкрикнула Кира, отдёрнула руку.
Виталий плотно прикрыл двери кухни, стоял, растерянно глядя на плачущую Киру. Впервые он не понимал, что с ней происходит, и что он должен сделать. Снова сел на подоконник. Скоро Кира затихла, сердито вытерла слёзы.
— Давай, поговорим, — сказал Виталий.
Он видел единственную причину такого Кириного состояния — его «гастроли». И уже решил — если Кире от этого так плохо, значит, пусть они все катятся подальше, это было в последний раз.
— Кирёныш, не молчи.
Он положил руку на её низко склонённую голову. Кира медленно повела ею в сторону, уходя из-под его руки, глухо проговорила:
— В тот день, когда ты уехал… пришёл Вартан. Поезд уходил утром… Был ливень… Он остался у нас…
Молчание затянулось.
— И… — поторопил Виталий хрипло.
— Я была с ним.
Тишина звенела долгой, невозможной паузой. И когда ей нельзя уже было длиться — что-то должно было взорвать её — Глебов встал и молча вышел. Кира прижала тыльную сторону ладони ко рту, но крик рвался наружу, и она впилась зубами, не чувствуя боли.
Зазвенели ключи. Кира метнулась в прихожую.
— Нет, не уходи! Не уходи так! Скажи что-нибудь!
— Тише, сына напугаешь.
— Виталий, не уходи, — Кира уже не вытирала слёз. — Послушай меня, я объясню…
— Объяснишь? — усмехнулся он.
«О, Господи, какая стужа в его глазах!»
— Виталя…
Он взял её за плечи, удержал, не позволил прикоснуться к себе.
— Вытри слезы.
Она послушно отёрла мокрые щёки.
— Умница. Всё в порядке, малыш? — Улыбнулся, но глаза остались чужими, холодными. — Это не смертельно, правда?
Повернулся и вышел.
Всю ночь Кира не сомкнула глаз, ждала его. За ночью пришло утро, а потом и бесконечный, мучительный день склонился к вечеру… Она ждала его каждую минуту, каждое мгновение, от телефона не отходила. Но когда в тишину ворвалась его резкая, пронзительная трель, Кира вздрогнула, сердце сжалось в крохотный болезненный комочек, она жадно схватила трубку.
— Привет, Кирюш, — услышала она голос Светланы. — Чего не пришла сегодня? Собиралась же.
— Куда собиралась? — Кира никак не могла сообразить, почему это не Виталий, а Светка, чего она хочет от неё, — разве существует что-то ещё помимо её ожидания, её беды?
— Да к нам, в лабораторию. Забыла?
— Да, забыла. — Кира положила руку на грудь — сердце так колотилось, что было больно.
— Девчонки ждали. Глебов твой вернулся?
— Вчера вернулся. Свет, мне звонить должны, извини.
— Ну, ладушки. Пока.
Как потерянная, Кира ходила по квартире, останавливалась в недоумении — зачем сюда зашла? шла же за чем-то… Всё валилось из рук. За весь день она не взяла в рот ни крошки и не заметила этого.
За окном густели сумерки. «Сейчас он уже работает. Потом он придёт домой. Он обязательно придёт домой», — бережно собирала Кира крупицы надежды.
Верным из её предположений было только одно — Глебов, действительно, был «У Сильвера», но не работал. Начал он, как обычно, но голос не пошёл, его зажало. Вымучив из себя единственную песню, Глебов больше не вышел в зал. И домой он в ту ночь тоже не вернулся.