в ней идет речь о компромиссах, а Гретхен предъявляет Алу да Ланга требования
Вероятно, чувства, которые всколыхнулись в сердце Гретхен от этих мыслей и воспоминаний, отразились в ее глазах, когда она с холодной неприязнью скользнула взглядом по лицу да Ланга. Однако на него это произвело противоположное впечатление.
— Как вы хороши… гордая, великолепная Гретхен! — восхищенно проговорил он.
Большие, темные глаза ее сузились, она взглянула на него в упор:
— Я хочу кое-что сказать вам, капитан Ал да Ланга. Я надеюсь, наше совместное плавание продлится недолго. Но сколько бы оно ни длилось, вам придется обеспечить мне хорошее питание и свежий воздух. Я могла бы сказать еще о вашем поведении по отношению ко мне, но боюсь, это будет напрасной тратой слов. О достойном поведении можно говорить лишь с достойным человеком.
Да Ланга задумчиво смотрел на нее некоторое время, потом спросил:
— Вы намерены капризничать или хотите оскорбить меня?
— Оскорбить вас? Я не преследую недостижимых целей. О капризах тоже не было бы речи, знай вы меня хоть чуточку лучше. Я сказала лишь о том, что имеет для меня первостепенное значение. Я не намерена оплачивать ваши безумства здоровьем моего ребенка.
— Ребенка?.. Какого ребенка?.. Вы хотите сказать, что… беременны?..
Гретхен смотрела на да Ланга с насмешкой.
— Неужели вы так безмерно этим удивлены? Не понимаю, что вас удивляет? Надеюсь, капитан, вы еще не забыли, что я — замужняя женщина. Так вот, я ношу под сердцем ребенка Ларта.
— О, нет, этого не может быть… Впрочем… да, разумеется, может… В таком случая, благоразумие тем более пристало вам. А я… поверьте, я и собирался сделать ваше пребывание на моем судне настолько комфортным, насколько это возможно. За хорошим питанием дело не станет — если помните, вы уже знакомы с кулинарными талантами моего кока. А мое доброе отношение к вам… оно всецело зависит от вас самой. Об этом я и собирался говорить, но прежде вам надо поесть. Я выйду, чтобы вы спокойно поужинали, затем вернусь, и мы…
— Нет. Я не хочу, чтобы вы возвращались. Поэтому покончим с этим поскорее.
— Вы намерены и далее являть мне свое презрение? Нам лучше найти компромиссы.
Гретхен мазнула взглядом по его лицу, отвернулась и села на стул, стоящий у стола. Голова слегка кружилась, и всё еще поташнивало.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, — согласился да Ланга. — Итак, за полноценным питанием дело не станет. Что касается свежего воздуха, его достаточно в моей каюте. Вы можете находиться там почти всегда, за тем редким исключением, когда ко мне является посетитель. Попасть ко мне вы можете через эту дверь, открывайте иллюминатор и сколько угодно дышите свежим воздухом. Вопрос лишь в одном: могу ли я позволить вам свободное пребывание в моей каюте? Не вздумается ли вам кричать, звать на помощь? Видите ли, милая Гретхен, я не хочу, чтобы вы питали себя напрасными надеждами. Поверьте мне, на этом судне едва ли найдется доброхот, спешащий к вам на помощь. Здесь нет ни одного человека, кто приходился бы соотечественником мне и Ларту. А это значит, люди, которые сейчас вас окружают, на многие явления имеют абсолютно иные взгляды, чем мои соотечественники. Я преднамеренно набрал команду из инородцев, поскольку… нет никакой необходимости, чтобы о моей роли в некоторых событиях знали мои сограждане. Они слишком щепетильны… а жизнь научила меня, что бывают ситуации, когда щепетильность излишня…
— Щепетильны? — усмехнулась Гретхен. — Слишком высоконравственны, хотели вы сказать? Нет, капитан, нравственность не может быть чрезмерной, в то время как безнравственности предела нет.
— А погрязший в безнравственности — это я? Обсудим степень моей безнравственности позже, согласны? Сейчас я должен решить для себя более насущное: надо ли мне опять вас связывать и затыкать рот? Либо я могу оставить вас так и быть уверенным, что вы не поднимете шума. Вы, разумеется, понимаете, что шума я не хочу. Однако причина, почему должно быть скрыто ваше пребывание на судне, иная, чем вам представляется. Команда не должна о вас знать не потому, что вы — та самая Гретхен, супруга Ларта, и я похитил вас у него. Поверьте, для моих парней похищение женщины — вещь достаточно обычная, и они вовсе не увидят в ней особого драматизма. Но вот почему я намерен скрыть вас от них: вы — слишком обворожительная, соблазнительная женщина. И я не желаю, чтоб на моем судне возник бунт, в основе которого будет зависть или ревность. — Гретхен хмыкнула. — Ваш скепсис неуместен. Это не надуманная причина, можете мне поверить. Матросы в значительной степени обделены женской лаской, а силу вашей обворожительности я узнал на себе самом. Поэтому абсолютно ни к чему испытывать их таким соблазном. Я не желаю заглядывать вперед и измышлять, к чему может привести воздействие вашего очарования, и вам не советую проявлять такого рода любопытство. Я и там вас скажу, что продемонстрируй вы свое пребывание на судне, и ситуация может перемениться, но для вас, боюсь, она переменится не в лучшую сторону. Таким образом, этих перемен лучше избежать. Сейчас вы думаете, что я нагнетаю опасность, пытаюсь вас испугать. Да, именно это я стараюсь сделать, чтобы вы задумались, и поняли — я пугаю вас не карнавальными шутихами. И по причине вполне реальной опасности я не могу позволить вам свободно разгуливать по судну и подниматься на палубу. Однако, повторяю, в моей каюте вы могли бы проводить сколько угодно времени. Так что вы скажете? Должен я предпринимать дополнительные меры или вы сочтете возможным сделать маленький шаг мне навстречу?
— Я обещаю не поднимать шума.
— Очень хорошо, — удовлетворенно проговорил Ал да Ланга. — Я полагаюсь на ваше слово. Итак, в моей каюте вы можете находиться сколько угодно, дверь в нее будет заперта снаружи, и кроме меня войти в каюту никто не сможет. Но если вы услышите, что я иду не один — а я непременно дам вам знать об этом, — вы должны исчезнуть из каюты за те секунды, пока отпирается замок. Обещаете?
— Да.
— Вы увидите, Гретхен, пребывание на моем судне не будет для вас так уж несносно.
— Считаете, что я еще недостаточно «увидела»? — в голосе Гретхен да Ланга услышал негодование и вызов. — Но довольно! Теперь оставьте меня.
Она была слишком измучена физически и морально, обессилена до последней степени. После ужина, когда голод, мучивший ее на протяжении нескольких последних часов, был, наконец, утолен, на Гретхен навалилась сонливость, веки сделались непреодолимо тяжелыми, и глаза закрывались сами собой.
К счастью для себя, Гретхен уснула так быстро, что, кажется, голова ее даже не успела коснуться подушки. Поэтому в тот вечер никакие тягостные мысли больше не удручали и не мучили ее.