Адоня заперла двери спальни словами-запорами, — ни к чему сейчас незванные посетители, даже краешек ее сознания не должен будет отвлекаться на посторонние заботы.

Теперь она явственно ощущала струение черных энергий вокруг Лиенты. Это было подобно тому, как если в теплой, прогретой солнцем воде, вдруг коснется тела холодная струя придонного родника. Холодные черные щупальца тянулись к Лиенте, жадно оплетали жертву. Да, Лиента жертва, это знание принесло облегчение. Не от него зло — к нему, его не сделали источником зла, не Лиента ее главный противник в этом мире, значит, не с ним, а за него нужно будет бороться.

Теперь — поскорее отсечь от Лиенты щупальца черного спрута. Адоня призвала самые сильные защитные заклинания. Они сами собой возникали в памяти, будто не в первой ей было ими пользоваться. Она переплетала магию слова, и магию звука, и ритма, ткала из этих вензелей защитный купол над Лиентой. Когда плотность его стала осязаемой, она начертала знаки Огня и сожгла нечисть внутри купола, очистила его пространство. Подошла к кровати, склонилась над безжизненным телом.

— Лиента, друг мой, брат мой, вспомни, ты — воин. Сейчас ты должен вспомнить свое имя, свое племя. Ты — Лиента, вождь гордых лугар, а никакой ни барон Гондвик. Вспомни!

Адоня распрямилась, подняла лицо к высокому небу, которое видела сейчас сквозь все этажи и перекрытия замка, и сказала Слова Белого Воина, его заклинание перед боем.

— Вседержитель, укрепи оружие мое Милосердием. Убереги от ослепления черной ненавистью, не дай стать творящим зло. Свет Мудрости, да не зайдет в гневе моем. Благослови на бой и охрани, если не несу в сердце своем греха ненависти и ожесточения.

Волна озноба колкими мурашками прокатилась по телу. Сознание сделалось ясным. Адоня ощутила в себе новое для нее состояние — готовность к бою, стальное напряжение тетивы взведенного арбалета.

Она закрыла глаза и в надвинувшуюся темноту послала маленький золотистый комочек света. Затем она сосредоточила в нем всю свою любовь к Лиенте, всю свою доброту и нежность, и мысленным усилием послала ему концентрацию мощных энергий. Будто золотая молния ударила чуть выше переносицы лугарина. Он вздрогнул, трепет мелких конвульсий пробежал по нему с головы до ног.

— Теперь ты слышишь меня, вождь лугар, — властно проговорила Адоня. — Теперь ты вспомнил!

Четко очерченные губы Лиенты исказились болью.

— Вождь лугар, ты умеешь это терпеть. Боль — не смерть. Рабство, вот смерть. Но ты не раб. Открой глаза, в твоих руках оружие. Не медли, испытай силу Золотого Меча, и ты увидишь, как уязвим твой враг!

Пальцы Лиенты дрогнули, как будто пытались сжаться в кулак.

— Да, Лиента, да! Ты сможешь! Еще только одно усилие! Но не дай ему выбить меч! Бейся!

Лицо Лиенты искажалось мукой, ресницы трепетали, испарина осыпала лицо, тело сотрясалось дрожью — он был жив и сражался за свою жизнь.

— Великие Радетели и Заступники, чье имя Милость, не оставьте своим милосердием. И имя вам — Сила, укрепите изнемогшего, ибо чиста душа его. И имя вам — Надежда, пусть надеждой окрепнет слабый…

Плелась вязь заклятий… Но Адоня чувствовала, как тяжел и несвоевременен этой бой Лиенте, как мало осталось в нем жизни и самой воли жить. Слишком успешно употребило зло тот срок, что выгадало для себя.

Адоня питала лугарина собственной энергией, укрепляла его могущественными заклинаниями, которыми прежде избегала пользоваться, потому что они были опасными, как обоюдоострое лезвие. Они имели равно, как созидательную, так и разрушительную силу. Адоня нанизывала зловещие, разрушительные слова на золотой поток, который где-то оборачивался оружием в руках Лиенты. Но как трудно ей было! Как поздно!..

Тем временем вокруг замка происходили странные события: в погожую летнюю ночь невесть откуда вошло ощущение опасности. Вдруг испуганно заплакали дети на половине прислуги. Матери прижимали их, укрывали собой от неведомого, но тем более страшного, потому что ясно было его присутствие — жутью дышало в спины, шевелило волосы ледяным дыханием. Мужчины сжимали оружие побелевшими пальцами, готовые защищать… но от кого? Где враг?

Непроглядным мраком заволокло замок, мгла ползла к нему, возникая из оврагов, гнилых болот, провалившихся могил и забытых склепов. Над замком громоздились тучи, клубились, ворочались с грохотом. Внутри них полыхало, но молнии странным образом не разгоняли тьму, наоборот, она становилась гуще. Молнии прицельно били в громоотводы, стремясь расплавить, испепелить их. Часовые, закаленные грохотом боев, вздрагивали и прятали головы в плечи.

Казалось, что Рекинхольмский замок стал сосредоточием жуткой вакханалии стихий.

Хлестнул ледяной, зимний ветер. С воем, свистом, хохотом взвился между крышами и башнями; завизжали взбесившиеся флюгеры. Будто когтистая цепкая лапа терзала жесткие стебли плюща, мочалила их о камни стен. Ветер рвал пламя факелов выворачивал их из креплений и сбрасывал вниз, лопались стекла в фонарях, не выдерживая остервенелых шквалов. И в наступившей кромешной темноте, в вое, визге и скрежете разгорелись холодные, бегучие бледно-голубые язычки пламени. Они резвились на коньках и карнизах островерхих крыш, на водосточных трубах, на гребнях стен и углах башен. Часовые с ужасом увидели, как побежал дьявольский огонь по их шлемам. Стихия иллюминировала замок по своему вкусу.

Хлынул обвальный ливень. Ветер упругими струями хлестал в ослепшие окна, и несчастные обитатели замка поспешно задвигали их плотными ставнями, которыми пользовались лишь в зимнее ненастье; с молитвами падали на колени, уверенные, что рассвет для них уже никогда не наступит.

На мощеном камнем дворе водосливные канавы не успевали пропускать потоки воды. Она бурлила, переполняя их, перехлестывала через края, и уже камни двора скрылись под слоем воды; скоро ветер, как по озеру, гонял волны, швырял их о стены, разбивая в водяную пыль.

В отличие от других обитателей замка, кому не выпал счастливый случай этой ночью оказаться где-нибудь в другом месте, Адоня отчетливо чувствовала, что это не просто разгул стихий. Это была оргия Зла. Оно металось за окнами, рвалось в них.

Адоня склонялась над Лиентой — так птица, раскинув крылья, трепещет над гнездом, в которое пробирается гад. Волосы, собранные на затылке, давно рассыпались и тяжелым потоком падали вниз. Взмокшие пряди казались темными. Золотое сияние стояло над ней и Лиентой от мощной концентрации живой энергии. Но Адоня чувствовала, как силы покидают Лиенту вопреки ее стараниям. Он уходил вопреки ее воле — как удержать человека над пропастью, когда у него нет сил держаться за спасительную руку, и он разжимает свою…

— Ты должен, вождь! Ты не имеешь права сдаваться ему!

Но наверно, он уже не слышал.

— О, нет Лиента! Встань! Подними меч!

Она в отчаянии ударила его по щеке — голова Лиенты бессильно упала на бок. Адоня стиснула зубы. Это она не имеет права сдаваться. Если она отдаст сейчас Лиенту, то потеряет его навсегда. Но где этот негодяй?! Где тот огромный зал, в котором шел бой Лиенты и Черного человека? Может быть за стеной? Или в ином пространстве?

Адоня вскочила, разорвала защиту, метнулась к окну навстречу волнам лютого зла. Но спохватилась, обернулась поспешно, бросила за собой слова-заклинания, заткала прорыв. Потом, полная отчаяния и решимости, распахнула створки окна, вскочила на подоконник.

— Ну, входи! — бросила она вызов разверзшейся перед ней черноте. — Входи! И сразись со мной, не с ним! Трус! Ты выбрал себе жертву вместо соперника! Теперь я вызываю тебя!

Шквал штормового ветра растерзал и поглотил ее слова.

Если бы кто-то мог видеть сейчас Адоню, видение долго преследовало бы его. Тонкая фигурка, облитая золотым свечением и оттого полупрозрачная, почти легла над каменной бездной, сопротивляясь напору урагана. Можно было подумать, что она собирается броситься из окна, и вот-вот сорвется на скрытую под водой брусчатку двора. Ветру ничего не стоило швырнуть ее на камни. Но это потом, позже узнала Адоня, что смерть ее не нужна была тому, другому. Ее гибель не входила в его планы, а наоборот, разрушила бы их все. Чувствовала ли это Адоня? Но она ни на мгновение не устрашилась, что ураган просто сорвет ее с подоконника и швырнет о стену. В тот миг и противник ее еще не знал, как мал его выбор: одно из двух только — убить ее или смириться со своим поражением.

Это он узнает, а сейчас он торжествовал, упивался своей почти победой, потому что считал предопределенным исход и находил забавным вызов маленькой ведуньи. Он услышал отчаяние в ее голосе и решил, что лишь безрассудное отчаяние сделало малышку столь отважной, она просто потеряла голову от страха.

Облитая шквалами ливня, золотистыми от негаснущего сияния, Адоня простерла руки над бездной.

— Добрые силы ночи, Аргусы спящих — хранители покоя! Силы стихий свободных, полей, лесов, вод и эфира, я призываю вас!

Адоня обернулась лицом в комнату, в бешенство штормового ветра. Он одним махом смел свечи из канделябров, и остался гореть только фонарь Консэля, забытый им. В полутьме отчаянно трепетали крылья — вздувались шелковые драпировки и шторы. Парусом вздуло балдахин над кроватью, и он оглушительно лопнул, дико забился рваными лентами. Злобные стихии бесчинствовали, метались меж стенами — швыряли, били, раздирали, но оставалась нетронутой маленькая сфера покоя, оберегающая Лиенту, ни один волосок не колыхнулся на его голове.

Адоня рассмеялась:

— Ты, черный негодяй! Не под силу тебе моя крепь? Что же ты, докажи, что сильнее меня! Встречай, я иду к тебе!

Какими силами, каким устремлением воли, какие пространства и барьеры пробила Адоня? Пространство изменилось, и ей показалось, что она оглохла — так тихо здесь было после неистового рева урагана.

Она стояла посреди пустой и слишком просторной залы. Да, это была именно та зала, где видела она Лиенту и пыталась помочь ему в его схватке с Черным. Адоня обернулась — Лиента недвижно лежал вниз лицом на темных полированных плитах. Рядом золотом отсвечивал меч, выпавший из его руки. Адоня потянулась за ним и увидела свою руку в белой боевой перчатке — на короткий миг она успела удивиться, но тут же поняла — что тут странного, ведь она пришла для боя, так кем ей быть, как ни воином?

— Ну, что ты? — голос Адони гулко разнесся под невидимыми сводами — многочисленные колонны из черно-красного мрамора уходили вверх и терялись, таяли в сумрачной дымке. — Откройся! Или не осмелишься?

Рядом раздался смех, и краем глаза Адоня уловила холодный промельк — вот он! О нет, только его фантом, — с досадой поняла Адоня.

Очертания черной фигуры задрожали, поплыли, как будто были сотканы из сгустков мути.

— Неужто столь высоко ценишь невредимость собственной шкуры? — насмешливо бросила Адоня. — Сними защиту. Или я разобью ее.

— Попробуй, — снова раздался негромкий смех.

Адоня подняла руку и представила в ней копье. Она тотчас почувствовала, как в ладонь ей легло тяжелое древко. Сжала пальцы на отполированном холодном дереве, мысленным посылом вложила в стальное острие заклинание и метнула в бесформенную, расплывчатую фигуру.

Она едва успела прикрыться — копье достигло цели, сломало защиту, и человек в черном оказался в двух шагах.

— Я только хотел еще раз испытать тебя, — снова нехорошо рассмеялся он. — Тем больше усладит мой слух твоя мольба о пощаде.

— Грезишь желаемым?

Адоня нанесла мощный удар, который на шаг отбросил противника.

— Отчего же? Хотя, признаться, не ожидал в тебе силы сколько-нибудь для меня интересной. Вдобавок, ты упряма и строптива, что еще несколько поддержит тебя. А это уже интересно — ты развлечешь меня в большей степени, чем я мог надеяться.

Мечи сшиблись с такой силой, что сквозь золотое сияние брызнули искры.

Золотой меч и черный меч — материализованные тайные знания, опасные знания. Далеко не случайно сделали их скрытыми, запрещенными. Едва прикоснувшись к ним, люди скоро поняли, какое опасное оружие вызывают в человеческий мир, и не дай Бог, чтобы им овладел человек недобрый. Они давали смертному возможность вторгаться в сферы мироздания. Но людской разум едва ли мог охватить все связи, проследить результат своего бесчинства, потому по неосторожности и незнанию мог сотворить чудовищное по своим последствиям.

Два человека, два конкретных воплощения этих сил сошлись лицом к лицу, скрестили оружие. Встреча их должна была закончиться поражением одного, но вышли они не на равных: один знал цену ставки, другой о ней даже не подозревал. Адоня отстаивала Лиенту, но понятия не имела, что он — крохотная часть цены, которой оплатит она свое поражение. Как знать, не посчитала бы она за благо в переломный момент отдать лугарина, чтобы сохранить остальное… Но сейчас, сойдясь с врагом лицом к лицу, она защищала Лиенту.

Впрочем, лица своего врага она и не видела. Платье его было довольно странным, маскарадным каким-то, но в тот момент оно не показалось ей странным или смешным — слишком всерьез всё было. Просторное черное одеяние скрывало фигуру, и всё, что можно было сказать о нем, так это то, что он высок и строен. Он хорошо, с легкостью двигался. Голову тоже плотно укрывала накидка, закрепленная кольцом свернутого в жгут платка. Край накидки закрывал лицо так, что видны остались только холодные, льдисто-голубые глаза.

В самих промельках оружия, в блеске изломанных молний жило колдовство, леденящее заклятие смерти. Прерывистому дыханию воинов вторил звонкий ритм ударов. Отбитая сталь коротко и яростно вскрикивала и снова бросалась в сечу. Черный чародей в своих развевающихся широких одеждах казался огромным. Мрачной глыбой надвигался он на тонкую белую фигурку. Когда он бросался в атаку, чудилось, будто через мгновение противник его будет смят, опрокинут. Он просто отшлепает неразумное дитя для науки, впредь. Но только лязгала злобно сталь, и таким же злобным блеском полыхали глаза из черного укрытия, когда град непостижимо стремительных и мощных ударов обрушивался лавиной, и она сметала, заставляла отступать, выворачиваться, ускользать…

Адоня не сразу заметила, как мутная пелена заткала пространство вокруг них, туманными полосами заструилась под ногами, задрожала жарким маревом — эта мгла питала ее соперника, восстанавливала силы. Но через несколько секунд то там, то тут появились беззвучные ослепительно белые вспышки — туманная дымка схлопывалась, и воздух становился прозрачным — это пришли те, кого Адоня призвала себе на помощь.

Они оба одновременно увидели, как пошевелился Лиента, и чародей метнулся к нему, но Адоня уже встала на его пути.

Теперь их стало двое. Лиента был слишком слаб и понимал, что надолго его не хватит, поэтому дрался умело и экономно. Но в трудные моменты он будто забывал про это, дерзко бросался вперед, чтобы дать Адоне секунды передышки, и эти редкие атаки раскрывали в нем искусного бойца, обладавшего отточенной техникой боя. Теперь Адоня увидела, чем обогатил этот мир Лиенту — он владел такими техниками, которых эритяне не знали. Здесь, этому миру нужен был Лиента-воин. Только едва ли целью его должен был стать Черный чародей. Сейчас врагу помогало только то, что Лиента едва держался на ногах. Однако и от такого, от него нельзя было с легкостью отмахнуться. Их противник начинал злиться.

— Это не по правилам, — наконец, раздраженно выдохнул он. — Вас двое против одного.

— Ты говоришь о правилах? Ну да, куда как честнее истязать беззащитного?

— Так я не о себе говорю, это тебе без правил играть нельзя, — с издевкой проговорил он, отступил назад и опустил меч. — Довольно.

Видя, что Адоня не атакует, Лиента тоже медлил, чутко сторожа каждое движение противника.

— Ведь не ты ведешь его? — мечом указал чародей на лугарина. — От кого сила? Кто в нем?

— Брат, — коротко ответила Адоня по какому-то наитию.

— Кто? — хмыкнул он. — У Гондвика нет брата.

— Но у Лиенты есть названный брат.

— Граф?! — снисходительной насмешливости как ни бывало. — Врешь! Откуда ему тут взяться?

— Дорогого стоит твоя обмолвка, — усмехнулась теперь Адоня.

Светло-голубые глаза полыхнули холодным пламенем.

— Так ты еще и хитра? Ловко. Ну что ж, кто бы там ни был, испытаем его? — он произнес это так, будто приглашал Адоню принять участие в забавной проказе.

В то же мгновение пространство исказилось снова. Создалось впечатление, что его заполнили огромные зеркала — пространство ломалось, искажалось, многократно дробилось и вторилось. И в самом деле, то там, то здесь появлялись зеркальные плоскости. Они медленно проступали и снова бледнели, истончались, становились прозрачными и таяли. Они свободно висели в воздухе, плавно перемещались, раскачивались, поворачивались то в одну, то в другую сторону, опускались и поднимались. У Адони появлялись бесчисленные двойники. Они кривлялись, закатывались в беззвучном хохоте, рыдали, взаимоотражались и множились. Повсюду играли блики, гасли, вспыхивали вновь, слепили глаза.

Холодные зеркальные плоскости отделили Адоню от Лиенты и их соперника, и она поняла, что в эти мгновения негодяй всю свою силу обрушит на лугарина. Адоня в ярости ударила по ближнему зеркалу — по его поверхности брызнули трещины-щели и зеркальные осколки со звоном разлетелись по полированным каменным плитам. Она прорубалась к Лиенте, и сквозь трезвон осколков напряженно ловила лязг сшибающихся мечей. Но не было звуков, которых она ждала.

Наконец Адоня с отчаянием поняла, что кроме нее в зале никого нет. Она замерла. И отвратительными шаржами замерли ее двойники. Она повела глазами по мертвым, холодным зеркалам, вслушиваясь в то, что шло от них, и рывком повернулась к зеркальной плоскости справа — вот оно! Адоня нацелила на него острие меча. Ее рука и клинок стали как стрела, оттянутая тетивой лука. С лезвия сорвался золотой блик и ударил в зеркальную поверхность. Очертания зеркала поплыли, сделались нечеткими, поверхность задрожала, как потревоженная гладь неподвижной воды. Оскальзываясь на обломках, Адоня метнулась к нему…

…Перед ней разбегались ломкие тесные коридоры, похожие на трещины в зеркалах. Их стены и потолки сжимали пространство так, что не оставалось места для замаха мечом и лязгнув, он вошел в ножны.

Адоня увидела их за вторым или третьим поворотом, вернее, увидела спину Черного чародея. В занесенных над головой руках он сжимал меч, чье острие было нацелено вниз. Пальцы Адони сомкнулись на его запястьях. Он зарычал в ярости, вывернулся к ней лицом, пытаясь высвободиться из закаменевшего захвата. В то же мгновение Адоня увидела, что сжимает шею отвратительного огромного змея, в его разверзтой пасти трепетал тонкий язык-жало. Но обманное видение пропало в тот миг, когда едва оправившийся Лиента с кинжалом бросился на врага. Вернее, он просто упал на него, едва ли видя, куда пришелся удар кинжалом. И всё же этого, из последних сил удара, оказалось достаточно. Адоня увидела, что нет никакого змея, — она по-прежнему сжимает запястья чародея, но теперь плечо его обагрено кровью, и по черному лезвию меча зазмеились трещины. Чернота меча будто впитывала свет: лезвие не блестело, не давало бликов. Но теперь сквозь бритвенно тонкие трещины рвалось ослепительное, странно белое сияние. Адоня с отвращение отпихнула противника.

— Кто ты? Что тебе от нас надо?

Человек без лица со злобной усмешкой глянул на нее, мазнул окровавленной ладонью по стене и проговорил:

— Пока позвольте откланяться, господа. На сегодня довольно. Наш потешный экспромт непозволительно затянулся.

И за его спиной вдруг образовался провал в черноту. Он сделал шаг назад и исчез, растворился, будто скрылся под темной водой. В тот же момент вместо проема вновь возникла несокрушимая гладь камня.

— Дрянь! Оставь его! Или я уничтожу тебя!

— Только не теперь. Но не скучай, мы еще непременно увидимся. До встречи, маленькая задира.

Адоня невольно завертела головой — она снова была в роскошных покоях владельца Рекинхольмского замка. В следующее мгновение бросилась к постели — Лиента спал. Он дышал легко и ровно, как совершенно здоровый человек, исчезла пугающая бледность. Адоня облегченно улыбнулась, обмакнула пальцы в чашу с водой и легко брызнула в лицо спящему.

Он вздрогнул и открыл глаза.

— Здравствуй, вождь, — улыбнулась она и почтительно склонила голову.

— Адоня! Я знал, что ты придешь… — Он повел глазами, и мгновенно лицо его стало иным, жестким и неприятным. В голосе звучала досада, что не сумел вовремя стряхнуть остатки сна и выдал это глупой фразой. — Какого дьявола?! Кто тебя сюда впустил?!

Он раздраженно потянулся к измочаленному витому шнуру в изголовье кровати.

— Не надо никого звать, господин барон, — поспешно остановила его Адоня. — Я сейчас уйду сама. Вам было нехорошо, и я прогоняла ваш кошмар.

— В самом деле? — Он потер лоб изящными породистыми пальцами. — Я разберусь с этим завтра, теперь я хочу спать. Уходи.

— Да, господин барон. — Голос всё же дрогнул — как трудно было удержать маску почтительной отстраненности.

Лиента заснул, едва закрыл глаза, странным образом не заметив разгрома в своих покоях. Или принял как должное, так и не разграничив до конца сна и яви.

На Адоню враз навалилась усталость. Вот, оказывается, настоящее окончание боя… Она подошла к распахнутому окну, в которое тихим шепотом входил шелест сонного дождя. Закрыла глаза, чувствуя, как под веками закипают жгучие слезы…

…За окном серел предрассветный сумрак, шелестел дождь. Она обернулась в комнату, обвела ее глазами. Всё, что произошло, и ей самой казалось теперь сном. Адоня передернула плечами от свежести, вливающейся в окно, и затворила его. Поведя рукой, сняла чары с покоев барона.

Сегодняшний бой она не выиграла. Но и не проиграла, не был он бесполезным. Теперь она знает врага и его силы. Это важно. Пожалуй, весы победы всё же качнулись на ее сторону — Лиенту она не отдала. Хоть и не отвоевала. Что ж, значит, это была проба сил, и теперь гораздо легче избежать ошибки — недооценить врага. Как раз эту ошибку он сегодня и совершил, в этом была его слабость — он не осознал ее силы, забылся в кураже и не удержался от демонстрации эффектов. Черный чародей ослабил свое оружие в хитростях и уловках — зеркала, перемещения… Что ему мешало расправиться с Лиентой там же, в зале? Адоня усмехнулась. Он прятал лицо, но обнажил свою суть.

Адоня тихонько отворила двери. Она так и думала — старый Консэль просидел всю ночь под дверью и теперь спал, привалившись плечом к стене.

— Консэль! — тихонько позвала Адоня. Он встрепенулся и торопливо встал. — Убери у хозяина. Не бойся разбудить его, он спит крепко и проснется поздно.

— Как себя чувствует господин барон? — беспокойно спросил старый слуга.

— С ним всё в порядке. Ты извини за то, что там, в спальне. И лучше, если кроме тебя этого никто не увидит.

— Хорошо, — с сомнением проговорил Консэль, окинул взглядом мокрое платье Адони. — Тебя проводить?

— Нет, не нужно, тебе хватит работы, — кивнула она на двери. — Но завтрак, пожалуйста, принеси мне сегодня сам.

Она проснулась за минуту до того, как раздался стук в двери.

— Консэль? — Она быстро накинула платье. — Входи.

Старик вошел с подносом. Переставляя тарелки на стол, сообщил:

— Его Светлость желает видеть тебя. — Поколебавшись, он всё же добавил: — Поторопись, господин барон в гневе.

— В гневе? — Адоня постаралась подавить вздох. — В таком случае, если я приду на несколько минут позже, хуже не будет. Ничего не случится с Его Светлостью.

Это было сказано так непочтительно, что Консэль оцепенел. Чтобы смягчить впечатление от cвоих слов, Адоня пояснила:

— До встречи с ним мне очень важно побеседовать с тобой. Вернее, для твоего господина важно. Не сердись, Консэль, — она обезоруживающе улыбнулась в ответ на осуждающий взгляд, — это займет немного времени. Потом — немедленно к господину барону. Ты голоден? Раздели со мной завтрак.

— Я сыт, — сухо проговорил Консэль, стоя перед ней с опущенным подносом.

Адоня задумчиво посмотрела на него.

— Послушай меня, добрый и преданный друг барона Яссона…

— Только слуга Его…

Властным жестом Адоня прервала старика.

— Я знаю, что говорю. Ты — единственный здесь, перед кем я могу не претворяться, придется и тебя отбросить все эти протокольные церемонии. Человек, который тебе очень дорог, в большой опасности. Мне он дорог тоже. Мы можем его потерять, но я буду бороться за него, чего бы мне это не стоило. Если захочешь помочь, — а ты можешь — мне будет легче.

Старик смотрел молча, и недоверие в его глазах смешалось с усилием понять что-то.

— Не жди, что я отвечу на все твои вопросы, для этого нет ни возможности, ни времени. Ты должен поверить мне. Хотя, разумеется, слепого доверия я не жду, поэтому послушай и сделай выбор. Дважды об одном я говорить не стану, но если ты не со мной, значит я одна. Яссон Гондвик во власти темного человека. Сила того негодяя такова, что под гнетом его все вы, кто наиболее близок барону. Не по положению близок, — по душе. Эту маску бесстрастного сухаря не ты на себя надел — ее приклеили к твоему лицу. Сделай усилие и освободись. Меня она не вводит в заблуждение, я вижу твое истинное лицо. Я могла бы много рассказать о тебе и удивить, и заставить поверить мне. Но покупать твое доверие этим — слишком дешево. Просто прислушайся к своему сердцу и поступай в согласии с ним, не смотри на меня сквозь прорези чуждой тебе личины, тебе в ней плохо, неуютно, так сбрось ее. Стань мне другом, добрый Консэль, а если не другом, так хоть союзником. Мне нужно это, потому что нет другого человека, столь же преданного барону Яссону, как ты.

И, будто в самом деле сползала личина со старика. Холодная сдержанность сменилась растерянностью, потом задумчивым вниманием, наконец, он виновато проговорил:

— Располагай мною, как тебе понадобится.

— Спасибо, Консэль. Я верила, что любовь к Яссону Гондвику поможет тебе избавиться от черных чар. Ты ведь хорошо его знаешь, он вырос на твоих глазах?

— И на моих руках, — пробормотал старик.

— Он тебе по-настоящему дорог.

— Как родной сын, да простит мне господин эту вольность. Скажи, то что с ним происходит… Это одержимость? Там, ночью… Это он сделал?

— Нет. Это другое. Расскажи мне о прошлом барона.

— Тебе бы поговорить с госпожой Лигитой, — и в ответ на вопросительный взгляд Адони пояснил: — Кормилица господина барона. Ты видела ее ночью в его покоях. Она почти всегда при господине была, а я подолгу не видел его, я всегда здесь, при замке.

— Да, Лигита тоже преданна барону так, что не задумается, умрет за него. Но отстаивая честь рода, она может быть неискренней.

— Выходит, мне честь моего господина не дорога? — усмехнулся Консэль.

— В игре, которую затеяли с Яссоном Гондвиком, расхожей монетой сделали не честь, а душу его, — жестко проговорила Адоня и в ответ на смятение старика безжалостно повторила. — Да, именно так. Поэтому, выбирай, что дороже? Да и не грозит ничего чести Гондвика. Консэль, ты — единственный, от кого я действительно могу ждать помощи. Ни от Лигиты и ни от кого другого, только от тебя.

— Что ты хочешь услышать? В прошлом найти ключ ко дню сегодняшнему? Едва ли он там есть.

— Просто рассказывай и будь искренним. Ты, может быть, знаешь, я недавно в этих краях и мало что знаю о здешних жителях. Рассказывай, а всё, что мне надо, я услышу сама.

— Хорошо, я попробую. Что о детстве Его Светлости сказать? Был он желанным дитем и любимым. Не любить его нельзя было, — что ликом, что душой, был он как ангел небесный. До восьми лет рос всеми обласканный, худого ничего не видел. А вскоре, как исполнилось ему восемь годков, баронесса Эмелина покинула нас, ушла в лучший мир. Тосковал он по ней. Но характер уж и в то время свое брал — тоски на людях не выказывал. Но когда день заканчивался, и наступало время отходить ко сну, я уводил его в покои — кроме меня юный баронет нянек никаких не признавал. И всякий раз вместо сказки он желал услышать историю из того времени, когда еще мал был, и жива была его матушка… Про те наши разговоры никому не было известно, он так хотел. А через два года появилась в Рекинхольмском замке другая хозяйка. Со страхом ждал я ее, присматривался первое время — покойная баронесса сама доброта была, а какова новая? Боязнь меня брала — а ну как баронета обижать станет? Задумаюсь, что измываться над мальчиком начнут, а я на то с равнодушием взирать обязан по положению своему — душа исплачется. Но баронесса Вериника все страхи скоро развеяла. В сыне супруга своего души не чаяла. Да иначе и быть не могло: натурой он весь в матушку пошел, а уж как пригож был! Так и пошел год за годом, всё наладилось, и радостно было нам смотреть на счастливых господ своих. Да не бывает так, чтобы одна только радость. Два года назад погиб барон. На охоте его конь чего-то испугался и понес. Когда нашли барона, он был мертв — не удержался в седле. Скоро за ним отправилась и супруга. Хорошо еще, что к тому времени, как начаться несчастьям, в замок приехал кузен баронессы Вериники. Погостить приехал да и задержался — очень они подружились с господином бароном — ровесники почти. А уж потом и госпожа Лигита, и все мы стали его просить, чтобы не покидал он барона Яссона в таком горе.

— Есть ли другие родственники у молодого барона?

— Да можно сказать, что и нету больше. Род Гондвиков до недавнего времени был многочисленным. А в последнее время, будто рок над ними. Сама посуди — неожиданная смерть отца господина Яссона, следом — баронесса, а дальше, будто мор прошел по роду, одно за другим приходили печальные известия. А с молодым господином что происходит, сама видела. Не странно ли тебе это?

— Может быть, — задумчиво проговорила Адоня. — Так ты сказал, что у барона Яссона есть друг, который скрасил горечь его потерь? Не с ним ли твой хозяин возвращался с верховой прогулки третьего дня пополудни?

— Вероятно, так оно и было. Только Эстебан Ланниган может составить компанию господину барону во время верховой прогулки, больше господин барон никого не берет с собой.

— Консэль, а сколько лет господину барону?

— С весны двадцать шестой пошел.

«Да, очень не глупо — у Лиенты отняли мудрость, которая приходит с годами и несчастьями… И одновременно вернули горячность, нетерпение и максимализм молодости.»

— Господин Ланниган богат? Знатен?

— Увы, кроме славной фамилии, отец ничего не оставил ему. Несчастья преследовали семью из поколения в поколение, к рождению господина Эстебана уже были распроданы все титулы и ничего не осталось ни от богатства, ни от знатности. Он чуть моложе нашего господина, но невзгоды умудряют, взрослят. Кроме того, он много путешествовал. Нам очень повезло, что он так вовремя приехал к нам, он имеет большое влияние на господина барона, причем, весьма положительное… Молодой господин очень тяжело перенес горестные события, ожесточился. Случаются минуты, когда я не нахожу в нем моего прежнего господина… Теперь он часто бывает горяч, и ничто не остужает его лучше, чем неизменное спокойствие господина Ланнигана.

— В замке в последнее время тебя ничто не настораживает?

Старик пожал плечами.

— Недобро как-то стало… Каждый божий день так и жди напасти: то поваренок у плиты обварится, то лошадь ногу повредит, а раз по замку такой вонью потянуло. Все с ног сбились — откуда? что? — господин барон в гневе, а оно само вдруг ушло. Болеть много стали. Да, почитай, здоровых и нет. Тому неможется отчего-то, другому, все квелые ходят, угрюмые. Радости не стало. К нам теперь почти и не ездит никто, а раньше, что ни день, то гости на двор, шумно было, весело. — Старик помолчал, потом со вздохом сказал: — Вот наговорил тебе, да может всё пустое. Какое веселье после похорон? Было счастье в семье, был и смех. А что недуги одолели, так ведь время идет, стареют люди. Так что, может, зря я всё в одну кучу валю? Вон торхи в это лето трижды нападали, спокон веку в наших землях тварей этих не было, — так не каждое лыко в строку поставишь.

— А за что ты Эстебана не любишь?

— Это ты с чего взяла?! — удивленно глянул старик.

Она посмотрела на него задумчиво. Потом будто очнулась:

— Что? С чего взяла? Достаточно и того, что во всём, что его не касалось, ты был искренним.

На лице старого слуги проступило смешанное выражение недоверия, изумления и страха.

— Ты никак и вправду умеешь в душе читать?..

— Спасибо, добрый Консэль. Ты мне очень помог. Теперь выполняй распоряжение своего господина.

— Да чем помог-то? Я же ничего…

— А про это я сама знаю. Я и вправду не ошиблась в тебе.

Лиента остановился перед Адоней, холодно окинул ее взглядом, прошелся по комнате. Потом сел в кресло, закинув ногу на ногу.

— Я желаю услышать объяснение, что ты делала сегодня ночью в моей спальне?

Адоня подняла бровь.

— Господин барон, неужели вы полагаете, что я явилась туда самозванно?

— Я задал тебе вопрос не для того, чтобы услышать встречный! — резко оборвал ее онг Гондвик.

— Простите, господин барон, — смиренно проговорила Адоня. — Не гневайтесь, если я позволю себе напомнить вам: по вашему распоряжению меня доставили в замок. Видимо, чтобы я помогла вам одолеть недуг. Поэтому я и была с вами рядом прошлой ночью.

Лиента расхохотался, и Адоня недоуменно посмотрела на него, не понимая, что показалось ему смешным в ее словах.

— По моему распоряжению? Ты тешишь себя этой мыслью? Это всё затея Лигиты, я только уступил. И что ты называешь недугом? Дурные сны? — он снова раздраженно фыркнул. — Ты собиралась их разгонять?

— Разве сегодня ночью я не помогла господину барону?

Лиента продолжал скептически рассматривать стоявшую перед ним Адоню, но на какие-то секунды взгляд изменился, и Адоня поняла — он помнит сон! Он помнит бой и ее — союзницу, и черного человека помнит! И боль свою! Но сну не верят, и уже ничего не читалось во взгляде, кроме презрения.

— Любопытно было бы посмотреть, как ты это делала? Дула мне в лобик? Поворачивала на другой бочок?

— Нет, я боролась за вас. И оружием моим было ведовство

И опять слова Адони заставили его озадаченно глянуть на нее — барон Яссон чего-то не понимал, не было абсолютной ясности в том, что происходило. Но сомнения пришли только на секунды, и опять голос стал язвительным:

— Какая чушь! Расскажи об этом моей кормилице!

— Разве кошмар не оставил вас?

— В чем твоя именно заслуга? В том, что сны имеют свойство заканчиваться? Выходит, ты — повелительница снов?

— Вы не верите в силу ведовства, господин барон?

— А ты?

— Я — вединея.

Барон Гондвик рассмеялся, проговорил сквозь смех:

— Ты забавная. Веришь в сказки? Остается позавидовать твоей юности.

— Вы полагаете, — тихо проговорила Адоня, — на войну со сказочными героями король бросил такие средства?

— Ты совершенно напрасно напоминаешь о моей нелояльности по отношению к моему господину! — Он метнул на Адоню раздраженный взгляд. — Разве не логично было бы сейчас взять тебя под арест и по возможности скорее передать тем, кто будет полномочен решить твою судьбу?

— Ваш титул и вам дает эти полномочия, онг Гондвик, — Адоня склонила перед ним голову. — И вы поступите в соответствии с велением совести.

Яссон Гондвик молчал, изучающе глядя на нее, покачивая ногой в высоком ботфорте.

— Я связан словом, которое дал кормилице. Но советую тебе запомнить — я не хочу иметь никакого отношения к твоим ведовским забавам, ты не нужна мне. Ты и не была нужна. Я сам прекрасно могу справиться со своими затруднениями.

Помедлив, Адоня проговорила:

— Это неразумно. Я, в самом деле, могла бы помочь вам.

— Рассказывая на ночь сказки про колдунов и ворожей? — брезгливо дернул уголками губ барон Гондвик.

«Лиента, Лиента, да вспомни же! Вспомни, что сегодня ночью мы были друзьями по оружию и усомнись, что это только сон!»

— Колдуны… Ворожеи… Ах, господин барон, вы и представить не можете, как я хотела бы, чтобы всё это было только безобидной выдумкой.

«Ты представить не можешь, в центре какой злой сказки оказался…»

— Только на мгновение допустите, что ваша непоколебимая уверенность выстроена на ошибке. К сожалению, вера или неверие действительности не меняют — действительность существует помимо наших желаний. И про сон некто мудрый сказал: «Есть у сна свой мир, обширный мир действительности странной…»

— Мудрый бы этого не сказал. Напустить туману в ясный и четкий мир, чтобы потом в этом же тумане искать некую тайну? Вот мудрость, по-твоему? Признаться, ничего глупее я не слышал.

— Зло разнолико. И у него есть верный способ, которым оно готовит себе победу. Оно вкрадчиво убеждает: нет меня, неужели ты поверишь нелепым выдумкам о борьбе добра и зла? И человек, считая себя образованным, передовым, естественно, стыдится поверить сказкам невежественных кормилиц. И становится уязвимым, потому что не верит во врага. Но как противостоять тому, кого «нет».

Барон Гондвик резко встал, уничтожающе глянул на Адоню с высоты своего роста.

— Уж не возомнила ли ты, что будешь мне оппонентом в философском споре? — голос его звучал раздраженно, потому что девчонка и вправду вовлекла его в спор. — Ты забылась!

— Простите мне мою дерзость, господин барон. Я забылась оттого, что всем сердцем хочу предостеречь вас…

— Довольно! Я и без того слишком долго слушал этот бред!

Адоня покорно молчала.

— Я не желаю больше видеть тебя. Надеюсь, у тебя достанет ума не попадаться мне на глаза.

— Мне очень жаль… Прощайте, господин барон.

Андрей очнулся в «саркофаге» БИСа, и первая мысль испугала его: «Неужели мне всё приснилось?» Он приподнялся, и сейчас же от окна к нему обернулась Линда, быстро подошла, наклонилась, вопросительно глядя.

— Как ты себя чувствуешь?

— Линда… Это всё было?

— Да, у нас получилось.

— Ты всё знаешь?

— Разумеется, синхронно шла запись ментограммы. Теперь меня беспокоит твое состояние.

— Со мной всё в порядке.

— Я должна убедиться в этом.

— Хорошо, делай со мной всё, что тебе угодно.

— Граф, у меня условие.

— Я согласен на всё.

— Тогда дай слово, что не заставишь меня это повторить.

Андрей помолчал, потом рывком перебросил свое тело через бортик.

— Давай-ка я, наконец, оденусь.

Линда тоже молчала, пока он натягивал майку, — делал он это со всей тщательностью. Но когда поднял голову, встретил ожидающий взгляд Линды.

— Зачем ты это сказала? — проговорил он тихо. — Ведь знаешь, что ничего подобного я тебе не пообещаю.

— Ты хотел только узнать об Адоне. Я помогла тебе…

— Да, я узнал, что им опасно, — перебил Андрей. — Что какой-то негодяй затеял совсем нешуточное дело, но целей его мы не знаем и не понимаем. Так какого обещания ты от меня хочешь? Я рассчитываю именно на твою помощь, и ты не посмеешь отказаться, потому что неоказание помощи — не мне, им — равносильно предательству.

— Браво! — Линда несколько раз хлопнула в ладоши. — Когда тебя выгонят из Разведчиков, попробуй себя на прокурорском поприще, у тебя будут шикарные обвинительные речи. Что ты горячку порешь? Работать надо! У нас сейчас такой объем информации! Еще вчера ты об этом и мечтать не мог. Думать будем, анализировать, прогнозировать, вымывать золотые зерна. То, что я тебе сказала — это не пустые отговорки из-за нежелания участвовать в авантюре. Я уверена, что права. Поэтому — бейся головой о стену, увольняй из Отряда, ругайся, но в слепую я работать не буду. Хочешь помочь Адоне, давай вместе корпеть над анализом информации.

Андрей запустил пальцы в волосы, длинно вздохнул и, помолчав, проговорил:

— Дерьмовый прокурор из меня получится.

— Консэль, хочу тебе сказать, что ты чересчур снисходителен к своему господину. Это про него ты говорил, что у него ангельский нрав?

— Господин барон был… грубым с тобой?

— Так бы я не сказала, он всё же неплохо воспитан. Но ему и не нужно быть грубым, чтобы выгнать меня из замка.

— Как?! Он прогнал тебя?!

— Еще нет, но уже с удовольствием бы это сделал, и, по-моему, в ближайшее время он свое желание выполнит.

— Но почему? Я думал, что он изменит свое мнение и будет благодарен тебе.

— Господин Яссон не видит причины для благодарности, потому что отвергает ведовство, а потому — на всё есть естественные причины и при чем здесь мои заслуги? Но что ты сказал насчет мнения господина барона?

Старик неловко посмотрел на Адоню, пожевал сухими губами, проговорил:

— Тебя привезли в замок по настоянию госпожи Лигиты, господин барон просто уступил ее просьбам, он очень привязан к ней. Отчего-то он заранее был настроен против тебя. Господин барон как будто уже составил о тебе полное мнение еще до того, как увидел. Прежде за ним такого не водилось, его по заслугам считают образцом справедливости. Но не гневайся… Понимает ли он, что творит?

— Да, ты прав. Ты и сам не догадываешься, как ты прав, добрый Консэль. Однако меня вот что тревожит — вскоре он потребует, чтобы я оставила замок. Но я не могу уйти. Я очень нужна ему и всем вам. Посоветуй, что мне сделать.

— Тут тебе только госпожа Лигита может помочь. Господин барон редко отказывает ей. Если она станет за тебя просить, он ей уступит.

— Как хорошо, что ты пришла, — радостно улыбаясь, кормилица пошла навстречу Адоне. — Я собиралась послать за тобой, но мне сказали, что с тобой захотел говорить барон Яссон. Он благодарен тебе? Впервые после этих жутких приступов он чувствует себя просто превосходно! Я сказать не могу, как я рада!

— Госпожа Лигита, я только облегчила состояние господина барона во время приступа. Но еще не избавила его от недуга. Еще рано предаваться радости.

— Ах, не пугай меня! Ведь ты излечишь его? Скажи! — Она с нетерпеливой надеждой смотрела на Адоню. — Ты сможешь?

— Я отнюдь не хочу пугать вас, но и преуменьшать опасность нельзя. Вероятно, я могла бы помочь, но… Дело в том, что господин барон не видит никакой моей заслуги в том, что ему стало лучше. Мое пребывание в замке раздражает его. Он сказал, что только слово, данное вам, не позволяет ему сию же минуту выпроводить меня прочь.

— Всевышний, вразуми его! Как же он не видит очевидного?!

— Я хочу помочь ему, но для этого мне нужно быть с ним рядом, мне надо остаться здесь хоть несколько дней. Боюсь, что данное вам слово не долго будет сдерживать господина барона.

— Я сделаю всё, что от меня зависит, обещаю тебе! Но ради Бога, скажи, что за странный недуг терзает моего господина?

— У барона Гондвика есть враги?

— Да… Конечно… Вот барон Симплистен… Его земли на юге граничат с владениями барона Гондвика и там постоянно стычки…

— Нет, это не то. Я говорю о смертельных врагах, кто ежечасно желает смерти господину барону.

— Да что ты! — кормилица взмахнула руками. И вдруг обмерла: — Уж не хочешь ли ты сказать…

— …что такой человек есть. И эта болезнь — убийство барона Яссона, только не явное, скрытое.

Женщина в ужасе прижала ладонь к губам, будто заглушая крик, замотала головой:

— О, нет!

— Паника — плохой помощник. Вы же не впадаете в панику при мигрени, но любая болезнь разрушает человека, медленно убивает его. Мне надо, чтобы вы были спокойны. Будем бороться за вашего господина.

— Кто?! — Лигита схватила Адоню за руку. — Ты знаешь имя?

— Еще нет… Я предполагаю, но вслух этого имени я не произнесу.

— Хорошо, ты лучше знаешь, как и что надо делать. Только не оставляй нас, будь терпелива, а я помогу тебе. Я чувствую вину перед тобой — не по-доброму тебя здесь встретили. Послали за тобой по моей просьбе, я и встретить должна была, не держать в неведении. Поверь, не от спесивости я не вышла встретить тебя, пойми меня, неразумную. Я ведь до последнего часа надежду лелеяла, что не понадобится твоя помощь…

— Не винитесь, матушка Лигита, — улыбнулась Адоня, — обижаться я и не думала. Я понимаю ваши чувства: сердце ваше полно любовью к господину барону, и это хорошо, ему сейчас, как никогда надо, чтобы его искренне и бескорыстно любили.

— Спасибо тебе, добрая девушка, до конца жизни молиться за тебя буду, только помоги ему.

— А вот об этом и просить не надо.

— Но скажи мне искренне, как сама думаешь — он выздоровеет? Ты сможешь?

— Да разве сегодняшняя ночь не пример? Гоните прочь все черные мысли, верьте, молитесь и любите его. Вы должны верить, матушка Лигита, это очень важно.

— Я верю тебе. Сегодня и вправду был пример — ты одна смогла помочь господину барону. И я всем сердцем на твоей стороне. Ступай пока к себе. Я навещу моего господина и попытаюсь проникнуть в его намерения. Потом я приду к тебе.

Консэль поджидал Адоню.

— Что госпожа Лигита? — поспешил он задать вопрос.

— Матушка Лигита отправилась на разведку. А мне велено идти к себе и ждать донесений. На войне, как на войне.

— Ты раздражена? Не сердись.

— Да я не сержусь, — вздохнула Адоня. Вдруг обернулась к нему: — Консэль, а ты веришь в ведовство? Или тебе тоже легче закрыть глаза на безобразное и, зажмурившись, уверять всех, что безобразное — ложь, ничего такого в природе не существует?

— Я верю, — просто сказал старик. — Я слишком долго жил и много чего повидал. Но такого всё же видеть не доводилось. Скажи мне, что там было… ночью?

— Бой за жизнь господина барона.

— С кем?

— Этого вопроса тебе лучше не задавать.

Старик покивал головой, вдруг улыбнулся:

— А я знаешь, что приметил? С тех пор, как ты в замке, ни одного дурного случая не было.

Через час госпожа Лигита пришла к Адоне сказать, что барон Гондвик остался непреклонен лишь в одном — он и слышать не хочет о том, чтобы ведовка снова появилась в его покоях в одну из ночей. Но если матушке Лигите спокойнее от присутствия в замке этой юродивой, пусть она остается, только чтобы не попадалась ему на глаза.

— Я еще попытаюсь с ним поговорить… но сейчас я не решилась быть настойчивой, его очень раздражает одно упоминание о тебе…

— Ничего, не расстраивайтесь. Пусть победа и маленькая, но она на вашей стороне.

— Но как же ты сможешь?.. А вдруг опять приступ?

— Я могла бы сделать так, чтобы господин барон не узнал о моем визите в его покои. Но против его воли мы не пойдем. Ему нечего будет поставить мне в вину, но он всё же почувствует, догадается и внутренне еще больше ожесточится. Поступать против его воли, это начало нашего поражения. Скажите… возможно ли сделать так, чтобы еду готовили для барона Яссона отдельно от других, только для него.

— Разумеется, возможно.

— Повар должен будет использовать воду, которую принесут от вас, и в блюда будет включать некоторые добавки.

— Я прикажу, всё будет исполнено в точности.

— Хорошо. В таком случае мне надо вернуться домой и взять необходимое.

— Ах, ты покинешь нас!

— Всего на несколько часов. Мне нужны мои снадобья.

— Что ж, надеюсь, за это время ничего не случится. Идем, я распоряжусь и дам тебе сопровождающего.

— Я поеду одна. Прикажите только дать мне лошадь.

— Пообещай, то вернешься так быстро, как сможешь!

В замок она возвращалась, когда вечерние сумерки начали переходить в ночь. За вершинами деревьев уже вырисовывались силуэты легких остроконечных крыш с многочисленными флюгерами, когда лошадь под Адоней всхрапнула перед поворотом тропинки, беспокойно запрядала ушами и попятилась.

— Что ты, Малышка? — Адоня наклонилась, погладила теплую морду. — Устала? Мы уже дома. Вперед!

Испуганная лошадь вынесла ее за поворот и встала, как вкопанная. Тропинку загораживал всадник на вороном коне. Лицо его было закрыто черным платком.

— Здравствуй, маленькая задира, — радушно приветствовал он Адоню. — Ночью мы славно повеселились, не правда ли?

— Что тебе надо, Эстебан?

— Ну, значит, я не ошибся — маски сняты, — он изящным жестом сдернул платок, и смуглое лицо с тонкими чертами осветилось белозубой улыбкой. — Этот старик чертовски болтлив!

— Чародей! — усмехнулась Адоня. — Ты, похоже, не гнушаешься просто подслушивать под дверью.

— Ну, не совсем под дверью, а вообще-то — пуркуа па? На войне все методы хороши и приемлемы — почему бы и нет.

— Чего ты хочешь? — устало повторила Адоня.

— Мира с тобой.

— На каких условиях?

— Ты оставишь мне Яссона Гондвика. Всё равно он мой, ты пришла слишком поздно.

— Зачем он тебе?

— Через него у меня будет всё — богатство, власть, признание. Он оставит мне всё это, причем добровольно. Я просто вступлю в права наследования.

— Хорошо, с Гондвиком мне понятно. Теперь ответь еще на один вопрос.

— Тебя интересует, что взамен я дам тебе?

— Меня интересует, зачем тебе Лиента?

Эстебан усмехнулся и за этой усмешкой спрятал крохотную паузу замешательства.

— А кто сказал, что он мне нужен? Сейчас ты скажешь, что я пришел в твой мир и забрал его. Но неплохо бы тебе вспомнить, что лугарина вызвала ты. Чтобы привести сюда. Это вы вторглись в мой мир, никто вас не звал. И никто не держит, ты вольна уйти, ты знаешь. Но Лиенты здесь нет, есть Гондвик. А Гондвик мне нужен самому.

— Ты лжешь. Думаю, тебе нужен именно Лиента. А причина, которую ты пытаешься мне подсунуть, просто хитрость. Ночью ты сказал слова, о которых теперь очень сожалеешь. Ты даже пытаешься сделать вид, что ничего сказано не было. Я тебя огорчу: я всё хорошо помню. Если мы нежданно-негаданно ворвались в твой мир, как снег на голову, откуда у тебя такая осведомленность о нас и даже о тех, кто никогда здесь не был?

Эстебан задумчиво посмотрел на Адоню.

— Отдай мне Гондвика и уходи. Иначе можешь остаться здесь навсегда. Прежде, чем сказать «нет», вспомни, от чего собираешься отказаться, всё вспомни. И поверь — Лиенты здесь уже нет, а Гондвик мой.

— Ты не заметил маленькой оговорки, Эстебан.

— Какой?

— Зачем ты просишь у меня то, что и так твоё? Бери, коль можешь.

Глаза Эстебана сузились, стали холодными и острыми, как два бритвенных лезвия.

— Так мира ты не хочешь?

— Нет.

— Тебе меня не одолеть.

— Где логика? Ты просишь мира у слабого. Уж не из сострадания ли? Ты боишься меня, Черный Эстебан.

— Да, ты сильнее, чем я ожидал. Но я не сказал — сильнее меня. Я отлично знаю, в чем ты уязвима, и предупреждаю, не пожалею, когда ты будешь корчиться от боли. Отныне я буду бить в самое больное. Хотя, можешь поверить, мне совсем не хочется делать тебе больно. Но ты хочешь войны, ты ею насладишься в полной мере.

Он замолчал, выжидающе глядя на Адоню.

— Ты всё сказал?

— Нет. Ты ведь еще не спросила, где твоя ахиллесова пята.

— А по-твоему я должна обеспокоиться и начать спрашивать? Твоя интрига не прошла. Мне не интересно, чем ты придумал испугать меня.

— На этот раз я собираюсь сказать правду. — Он наклонился к Адоне. — Ты уязвима в том, что ищешь честного боя. Ты связана дурацким обетом вашей Лиги Белых Магов. Что может быть глупее вашего заклятия перед боем?! — он рассмеялся. — «Укрепи оружие милосердием! Не дай сотворить зло!» Да, люби меня, твоего врага! Меня это устраивает. Ты еще узнаешь цену этой глупости. Просто до сих пор жизнь не ставила тебя в ситуацию, когда захочешь забыть, что говорила эти слова. И не сможешь — тебе нельзя оружием сделать подлость. А сможешь — тоже хорошо, обет назад не возьмешь, и каждый нечестный поступок будет лишать тебя части твоей силы. Ну, согласись, на сей раз, я не солгал.

— Просто тебе не дано понять, что изворачиваться заставляет слабость. Сильному нет необходимости становиться низким. И честного боя ты боишься, потому что проиграешь в нем.

— А зачем он мне? Если есть другие, более удобные варианты: ведь для меня нет запрещенных приемов. И кто сказал, что дохлым львом быть лучше, чем живым зайцем? А может, союз всё же?

— Не стой на моем пути, Эстебан.

— Не буду. Я не дурак лоб подставлять. А вот сбоку подножку — милое дело!

Адоня послала лошадь вперед, но Эстебан выставил ладонь, и лошадь, задирая морду, загарцевала на месте.

— Еще только два слова. Ты напрасно так жаждешь оставаться в замке. Для тебя там больше не будет работы. Пока ты наша гостья, я обойдусь без ночных забав. Но ты думаешь, это поставят тебе в заслугу? Да ничего подобного! Попробуй, докажи им, что это тебя надо благодарить. А Яссон никуда от меня не денется, хоть поводок и послабее станет, а держу-то его я. Я ведь давно мог раздавить его, как комара. Свернул бы себе где-нибудь шею, как его папашка. Или как любвеобильная сестрица моя. Ее я, правда, пожалел, она просто не проснулась однажды. Но за Гондвиком мне любопытно наблюдать. Кроме того, на нем я кое-что испытывал. Нам, магам, тоже материал для экспериментов нужен, ты-то меня понимаешь. Иначе как совершенствоваться? Гондвик — душой и телом мой, хочешь ты того или нет. И ты не могла не увидеть этого. Он такой, каким я его сделал, нет в нем твоего Лиенты, и уже не будет.

— Не трудись. Я спрошу тебя, когда чего-то не буду знать сама. Но пока еще это не тот случай.

Адоня снова дернула уздечку, и вороной посторонился, пропуская их мимо себя.

— Эй! — крикнул Эстебан вслед. — Ты что, чары свои на меня напустила? Мне вдруг захотелось сделать доброе дело! Послушай меня еще минуту.

Адоня подобрала повод.

— Ты напрасно ищешь себе союзников в замке. Напрасно. Им это может дорого стоить.

— Я уничтожу тебя, если тронешь кого из них. Довольно с тебя и барона.

— Я только честно предупредил, а дальше сама решай. До скорой встречи, маленькая задира.

Неожиданная встреча заставила Адоню задуматься. Да, скорее всего Эстебан такую тактику и выберет — перестанет явно вредить барону Гондвику и, в конце концов, ее пребывание в замке сочтут ненужным. Но время, которое у нее есть, необходимо употребить с наибольшей пользой. Прежде всего — физически укрепить Лиенту, с этим прекрасно справятся лечебные сборы. И успеть построить Белую Крепь для Лиенты, чтобы, когда не будет ее рядом, часть ее силы осталась с ним и продолжала хранить его. И успеть очистить Рекинхольмский замок от засилья черноты, закрыть его белыми заклинаниями. При этом не забывать, что Эстебан, конечно, очень скоро узнает обо всем. Каким будет его ответный ход?

Адоня узнала об этом скорее, чем думала. Уже в полдень второго дня на нее обрушился гнев Лиенты. Она поднималась по арке декоративного крытого мостика, перекинутого между двумя стрельчатыми башнями. Обернулась, услышав позади себя быстрые, твердые шаги и звон шпор — вероятно, он только что вернулся с верховой прогулки, которую часто совершал перед обедом. Обычно он возвращался в хорошем расположении духа: временный уход из угнетающей его атмосферы, очищение в животворной ауре не загрязненного мира неизменно давали свои результаты. Но на этот раз Адоня увидела, что Лиента взбешен. Лугарин шел так стремительно, что длинный тяжелый плащ взметывался сзади двумя большими крыльями. Адоню опахнуло ветром, когда он остановился перед ней и злобно вытолкнул сквозь зубы:

— Как ты посмела?

Адоня присела в почтительном поклоне.

— Господин барон, я не знаю, в чем провинилась перед вами. Что случилось?

— Зачем ты подбиваешь Лигиту помогать тебе в твоих гнусностях?! Я заставил ее сознаться, что по твоему научению она подмешивала в мою еду всякую гадость!

— Опомнитесь, барон! Она любит вас! Вы не имеете права…

— Уж не у тебя ли прикажешь мне поучиться обращению с челядью?!

— И никакой гадости вам не давали. Нельзя же совершенно подменять разум гневом. Вы можете не признавать ведовство и запретить мне пользоваться им, но как образованный человек не можете не знать о средствах народной медицины, — в ней сосредоточие мудрости сотен поколений.

— Я мог бы заставить тебя под плетьми запоминать, как следует вести себя и не забываться, с кем говоришь! Но чего еще ждать от дикарки?

— Господин барон!

— Молчать! — С ненавистью глядя на Адоню, он медленно проговорил: — С каким удовольствием я вышвырнул бы тебя за ворота замка. Но Лигита умоляет тебя не трогать. Уж она-то в твоей власти, тебе с ней легко обделывать свои ведьмацкие делишки.

— Но только накануне вы слышать о ведовстве не хотели, теперь же обвиняете меня в ведовских делах.

— Да, ни так уж ты безобидна, порассказали мне о тебе подобных, и больше я не заблуждаюсь на твой счет. Совсем не зря вас сжигают!

Глаза Адони потемнели.

— Не захотелось ли вам принять участие в этом, господин барон?

— Может быть. И хочу предостеречь тебя от попытки снова испытывать мое терпение. Упаси Бог, если мне снова скажут о каких-нибудь твоих штучках! Ты пожалеешь, что не улизнула вовремя из замка.

Он резко повернулся и ушел так же стремительно, как появился. Адоня почувствовала, как защипало глаза. Но это была только минута слабости. Не Лиента говорил эти жестокие слова, не он так больно ударил. Лиента был только оружием в этой схватке. А на удар врага нельзя отвечать слезами, ведь он как раз и ждет ее слабости. Значит, Эстебан хотел бы избавиться от нее… «Нет, черный человек, я не отдам его тебе».

Едва Адоня вернулась в свою комнатушку, следом торопливо вошла Лигита, комкая в руках мокрый кружевной платочек.

— Всё пропало! Господину барону стало известно…

— Я уже знаю, матушка Лигита. Господин Яссон только что удостоил меня чести высокого визита.

— Ах, Адоня, он кричал на меня! Он, — мой добрый, ласковый мальчик! Мне показалось даже, что это чужой человек, совершенно мне незнакомый! Что происходит? Я боюсь его! Он стал злым, его раздражает любая мелочь. Мне кажется, что порой он не владеет собой — и хочет удержать грубые слова, но не может.

— Так оно и есть. У него нет своей воли. Вспомните куклу-марионетку, которую кукловод дергает за ниточки, — она не может выйти из чужой воли.

Госпожа Лигита прижала к глазам платочек.

— Ты ведь обещала помочь!

— Матушка Лигита, представьте, что вы вошли в комнату, полную ядовитых испарений. Что вы сделаете прежде всего?

— Ну… Вероятно, распахну все окна и двери, чтобы очистить комнату.

— Верно. Потому что иначе и сама надышишься той гадостью и тогда уже никому не поможешь. Скажите, чище ли стало в замке? Я не бездействую. И тот негодяй это знает, поэтому старается помешать мне. Он далеко не глуп и нашел самый верный способ — я борюсь за барона Яссона с самим Яссоном Гондвиком, и мешает он мне весьма успешно. Тому человеку надо во что бы то ни стало убрать меня из замка, и он своей цели достигнет. Мне осталось считанные дни пользоваться «гостеприимством» господина барона. Вскоре он категорически захочет распрощаться со мной, по какой причине, я не знаю, но она наверняка появится. Не противоречьте ему тогда, его волю надо будет исполнить.

— Ты оставишь нас?!

— К тому времени я успею кое-что сделать для господина барона, без защиты он не останется. Всё будет хорошо, матушка Лигита. Вы не должны отчаиваться. Мы, друзья Яссона Гондвика обязаны твердо верить, что спасем его.

— Да помогут тебе Святые хранители! Научи, что я должна теперь делать, когда он запретил использовать твои снадобья? Как я могу помочь ему?

— Есть другие снадобья, которые он запретить не сможет, но они будут истинно панацеей для его измученной души.

— Какие?! Дай мне их!

— Вручить их невозможно, но у вас и без того их достаточно — ваше бесконечное терпение и любовь.

— Адоня… — Лигита смотрела недоверчиво.

Адоня движением руки остановила ее.

— Разочарованы? Ах, как напрасно! Душа Яссона Гондвика жива, я это знаю, я видела. Я видела, как безмерно страдает она и измучена уже настолько, что не имеет сил противиться злой воле. В ответ на ваши слезы и упреки он кричит и оскорбляет вас, но то душа его кричит от боли, что не слышите вы ее, вы, самый близкий человек не понимаете его страданий. Постарайтесь ежечасно помнить об этом и тогда сможете искренне прощать его. Да, больны не заслуженные обиды, но истинная любовь, это всегда самопожертвование. Не обижайтесь на него, это делает его еще несчастнее.

Госпожа Лигита смотрела на Адоню широко открытыми глазами, и они медленно наполнялись слезами.

— Девушка милая, — прошептала она, — почему у меня, старой женщины, нет твоей мудрости?! Почему всего этого я не сказала себе сама? Зачем я причиняла ему столько боли? Ведь нередко я нарочно изображала обиду, когда хотела добиться своего, и он не мог устоять, сейчас же соглашался со мной. Ах, как горько теперь! Почему раньше мне никто не сказал таких слов?!

— Не казнитесь за прошлое. Что толку от этого? Исправлять это надо иначе — простите его от всего сердца, не затаив ничего. Если сможете, непременно почувствуете, как легко вам станет. Но самое главное — искренним прощением вы снимите с души барона Яссона вину за нанесенные обиды, и ему тоже стает легче, хотя причины этого он и не поймет. Да ведь это не важно.

— Всевышний, дай мне мудрости! Неужто это истинно так?

— Да, матушка Лигита. Люди должны бы прощать друг друга в своем сердце, а не копить, не хранить черные обиды на ближнего. Это яд. Если бы они знали и умели… Впрочем, если и знают, то хотят ли? Трудно быть по-настоящему добрым, злым — гораздо легче. Но как много выправилось бы искалеченных судеб.

— Сколько тебе лет, Адоня? — тихо спросила Лигита. — Как соотнести твой юный облик с мудростью старости? И эта мудрость должна таиться в лесах, бежать от людей? Почему?!

— Не знаю. Я об этом не думала. На все воля Предвечного. Но, может быть, как раз за то, что нам известны эти истины, мы и стали гонимыми. Рано еще говорить их людям. Мы только смущаем людей, говоря, что они дурны, озлобляем и вместо пользы получается обратное. Нельзя научить добру. Надо позволить в полной мере вкусить от сладкого плода и от горького, и дать возможность сделать выбор. Самому — и никак иначе. Нельзя сделать выбор за другого, чтобы избавить от горечи. Ему не с чем будет сравнить сладкое. Теперь, не сочтите меня неучтивой, матушка Лигита, но у меня так мало времени, чтобы тратить его впустую.

Адоня старалась избегать встречи с Консэлем. Она рада была видеть доброго, мудрого старика, в беседах с которым душа ее отдыхала. Он стал ей верным другом. Но она знала — Эстебан сказал не пустые слова, за легковесной формой предостережения от Адони не укрылась его жестокая суть.