Разведчики дождались отпуска. Но о первоначальных планах никто и не вспомнил. Они оговорили себе особую привилегию — прямой контакт с людьми Нового Эрита, и активно помогали им адаптироваться в новых условиях.

Эритяне обрели родину, планета — хозяев. Переселение прошло абсолютно спокойно и безболезненно. Андрей приступил к его осуществлению в тот момент, когда однажды возродил среди вождей мысль о необходимости уходить в другие земли.

«Здесь, в полоненном Эрите, нам не позволят остаться свободными. Зачем налаживать жизнь, которая в любой час может быть нарушена?»

Потом, в разговоре с Лиентой он мельком сказал о том, как было бы хорошо при переселении воспользоваться летуном, это избавило бы от многих тягот. Он подал эту версию, как фантазию, неожиданно скользнувшую в сознании. Но мысль эта была столь привлекательна, что Лиента, пропустив ее через свое сознание, вскоре не выдержал и вернулся к этому разговору. В результате, через некоторое время Совет вождей и старейшин с нетерпением ждали дня, на который Андрей назначил демонстрацию чудесной летающей повозки. Благодаря авторитету Лиенты и Андрея глейсер не вызвал ни страха, ни настороженности — лишь благоговение перед чудо-повозкой, ее размерами (на сей раз это был транспортник) и возможностями. Остальное было делом техники.

За перемещением эритян сквозь толщу времени в сотни тысячелетий наблюдали многие миллионы людей у экранов стереовизоров. Но эритяне об этом понятия не имели — на время перехода Андрей погружал своих пассажиров в сон, и они приходили в себя в тот момент, когда аппарат опускался в небольшую солнечную долину, прикрытую с трех сторон пологими склонами гор, и стекающую к широкой, полноводной реке. После этого всё, что касалось перелета, становилось только чудесным воспоминанием. Гораздо существеннее было то, что кровавый Гуцу с ордами варгов остался далеко, вокруг — девственная джайва с невиданным обилием зверья, спокойная река, где рыба сама плывет в руки, и надо начинать новую жизнь.

В контактах с эритянами были осторожны и бережны. Связи с ними ограничили до минимума и осуществляли только через группу Графа. Переселенцы строили привычные жилища, охотились своим оружием; одежда, пища, образ жизни — все оставалось прежним. Всё старались сделать так, чтобы эритянам ничто не могло показаться странным или подозрительным в окружающей их действительности.

Вернулись к матерям и женам шестеро, которых выхаживали на Комплексе. Но тщетно пытались выспросить у них — как там, в той далекой стране, откуда летун приносит Дара и его друзей, — возвращенные к жизни тщетно будили свою инверсированную память.

Лугары и горожане решили строить общий поселок на берегу реки, другие племена отделились, нашли удобные места поблизости, начали обустраиваться.

Лето подходило к концу, и надо было успеть до холодов построить теплое жилище, сделать припасы на долгие зимние месяцы. Работы хватало всем — к вечеру валились с ног от усталости. Но работа была и панацеей, тяжелый труд не оставлял времени воспоминаниями бередить кровоточащие раны памяти. Люди начали понемногу оживать, радоваться успехам, вновь появились улыбки, изредка раздавался смех.

Андрей работал наравне с другими — рубил деревья, таскал бревна, копал землю. Плечи под жарким солнцем

сделались бронзовыми, волосы совсем выгорели — теперь только браслет ТИССа выделял его среди лугар. Но это только внешне — на самом же деле его неизменно отмечало особое к нему отношение: особая приветливость, теплота; в его тарелке оказывался самый лакомый кусок, его постель — самой мягкой и удобной, пропотевшая за день рубаха к утру лежала у изголовья тщательно выстиранная и любовно заштопанная.

Такая чуткая забота, атмосфера любви, безмятежный покой, здоровая физическая нагрузка были целительны. А как хороши были длинные вечерние сумерки, когда почти весь поселок собирался у большого центрального костра. Здесь женщины часто пели. Что за голоса, что за дивные песни звучали тогда! Часто просили петь Дэяну. Ожила девушка. А ведь ходила — головы не поднимала, глазами в землю смотрела, будто хотела сделаться незаметнее, будто виновата была, что испила столь горькую чашу. Раз Андрей ее такой увидел, другой и указал на нее Линде. И подняла голову девочка, расцвела. Теперь ее песнями заслушиваются, забывают о своих печалях.

Рядом с Андреем всегда стараются примоститься мальчишки, Дар стал их кумиром. Подростки-санитары были очевидцами побоища у болота. Их могли слушать без устали и с замиранием сердца. Приукрашенные фантазией рассказчика, те истории слагали легенду о Даре-воине. А уж когда Андрей согласился в короткие часы отдыха учить их боевым приемам, радости мальчишек не было предела. К восхищению добавилось почитание Учителя. Тепернь не существовало для мальчишек ничего более авторитетного, чем слово Дара. Они смотрели на него влюбленными глазами, горды были получить от него какое-либо поручение. Андрей привык, что в любой момент где-то рядом с ним Лан, или Данька, или еще кто-нибудь вихрастый и тонконогий. С присущей всем эритянам деликатностью они не путались под ногами, не мешали, но чутко улавливали момент, когда могли оказаться нужными, и вырастали словно из-под земли.

Как ни странно, чуждый всяким сантиментам, по роду профессии далекий от общения с детьми, Андрей любил этих маленьких человеков. Он относился к ним с каким-то странным благоговением, очень уважительно и бережно. Детство было целым миром с его тайнами, законами и отношениями. Мир этот оказывался недоступным взрослым и раскрывался перед очень немногими, наглухо и неотвратимо захлопываясь перед малейшей фальшью. Впрочем, ни о чем таком Андрей и не думал, просто искренне уважал своих маленьких друзей. Они никогда не были ему помехой, не вызывали раздражения или досады.

Ах, каким наслаждением было — раскинуться усталым телом на прохладной траве, запрокинуть голову в черный бархат неба с далекими искрами звезд, куда вздымается из безмолвия позднего вечера высокая и просторная песня, чистый девичий голос выпевает-выговаривает свои тайны сокровенные. И радостно от мысли, что так будет завтра и послезавтра…

Вечер ли нежно обнимает теплыми потоками или обостренное восприятие Разведчика улавливает ауру любви — ее невесомые, невидимые струи, как неуловимые волшебные мелодии на грани слуха. Или это гармония помыслов и душ, когда не думается ни о чем плохом и распахнуты друг другу чистые сердца.

А потом, в хижине, долгие разговоры с Лиентой. Андрей поражался любознательности лугарина и его интуиции, когда неведомо по какому наитию угадывал недоговоренность и ставил Андрея в тупик своими вопросами. Он торопился узнавать, хотел знать всё сразу, много. Ответы Андрея рождали новые вопросы.

— Помнишь, однажды ты сказал, что много путешествуете и делитесь с другими народами своими знаниями. Но почему не даете их нам?

— Это еще впереди, не торопись. Сейчас ведь и времени нет. К тому же… дать знания не просто. Я могу привести к тебе летун, показать, что нужно сделать, чтобы он полетел, и ты научишься управлять им. Но разве это знание? Разве ты будешь знать, отчего он летает и как сделать другой? Учить надо ваших детей.

— Кто будет учить? Ты?

— Нет, у меня другое дело в жизни. Придут те, кто умеет это гораздо лучше.

— А ты по-прежнему мечтаешь вернуться домой и заняться своим делом?

— Ну что значит — вернуться? Ты же знаешь, теперь я могу оказаться дома очень быстро.

— Вернуться, значит уйти. Ты не всегда будешь с нами? Ты путешественник, тебя поманят новые дороги и новые люди.

— Да, мое дело скоро позовет меня. Но сейчас я другой. Раньше, когда я начинал новую дорогу, на прошлую не оглядывался. Это была сделанная работа. Вы — совсем другое. Часть меня теперь навсегда с вами.

— Так значит, ты скоро займешься своим делом, уйдешь… А со своих новых дорог ты пришлешь мне мысль?

— Если они не будут слишком дальними. И я придумал сделать тебе подарок, — Андрей положил руку на ТИСС, — такой же браслет, его сейчас делают для тебя. Тогда ты сможешь сам звать меня, не только отвечать.

— Великий Тау! — глаза Лиенты загорелись. — Неужели это возможно, Дар?! Но это же все равно, как если ты всегда, каждый миг со мной рядом!

Жизнь эритян мало-помалу налаживалась, и все входило в привычное русло. Они поверили в доброту окружающего мира, оттаивали душой.

Отпуск Разведчиков закончился, теперь Андрей навещал поселок гораздо реже, но долгие ежевечерние заочные беседы с Лиентой позволяли ему оставаться в курсе всего, что там происходит. Андрей сдержал обещание, для лугарина выполнили спецзаказ Графа — персональный ТИСС.

И всё же, не на столько Андрей был занят, вполне мог сделать визиты в поселок более частыми. Не хотел? Еще как хотел! Сердцем рвался. Но сказал себе: «Довольно! Больше этим играть нельзя!»

Адоня была причиной. Неудержимо тянуло к ней Андрея, сердце болело. Порой казалось — только увидеть ее, голос услышать и станет легче, весь мир другим станет: расцветет радугой тусклый день, осенняя печаль джайвы засияет буйной разноцветицей… Но — нет! Андрей умел приказывать не только другим. Да и не в нем было дело, он — полбеды. Про себя он знал всё. Знал, что Адоня постоянно присутствовала в глубине сознания, была с ним ежечасно, каждое мгновение; даже когда он думал о других, трудных и опасных делах, он думал о ней. Прежде, в старом Эрите, он мог обмануть себя и сказать, что это жалость, желание защитить слабого, отвести беду. Но теперь Адоне ничего не грозило, и он давал себе отчет, что оставил себе ее сознательно. С мыслями о ней ему было теплее жить, как будто лучик света проникал в стылую комнату. Думая об Адоне, он отдыхал душой.

В хрупкой маленькой эритянке он неожиданно нашел нечто, чем обделяла прежде его суровая, а часто и жестокая повседневность. Для него стало открытием, что тепло и абсолютное взаимопонимание внутри Отряда даже в малой степени этого не компенсируют. И пусть с ним был только образ Адони, но он приносил с собой частичку ее, и это был столь мощный сгусток энергии доброты и нежности, что Андрею оставалось только изумляться — откуда в слабой на вид девочке столько душевной силы? Он видел, как щедро дарит она свою душу тем, кто рядом. Откуда сама-то берет?

Андрей уверен был, что никто никогда не узнает о его отношении к Адоне, и кому будет плохо, если он чуточку отогреется рядом с этим чистым, солнечным существом. Этого и Адоня не узнает, уж она-то — прежде всего! Контроль над эмоциями — выражение глаз, губ, рук, это же азы, прописные истины для Разведчика. Скоро придет к Адоне любовь, и он искренне пожелает ей счастья. Но это будет потом, сейчас же ему тепло оттого, что глаза ее светятся радостью, смех хрустальным послезвучием отзывается в сердце, а случайное прикосновение дарит иллюзию счастья, — ну кому плохо от этого, если касается только его, Андрея… Так он думал. А оказалось — не только его. И он стал реже бывать в поселке и впустил между собой и ею маленькую, тонкую льдинку. Нет, всё было по-прежнему — как раньше, Андрей был приветливым и внимательным, но теплоты не стало. Маленькая, прозрачная льдинка, которую и не разглядишь — то ли она есть, то ли нет, и непонятно откуда тянет холодом.

Андрей знал, что Адоня страдает, но он всей душой надеялся, что страдание это целительно. Он должен был это сделать, это стало необходимо, как хирургическое вмешательство — больно, но боль-то исцеляющая. Это не страшно, Адоня, это пройдет, время всё заслонит. Время и кто-то другой, к кому я молча тебя отпущу.

Почему он так испугался ее взгляда, полного нежности? Да сколько таких взглядов ему дарили! Разведчик-хронотрансатор — это не так себе, а девушкам во все времена нужны кумиры. Андрей только вначале воспринимал это болезненно, чувствовал какую-то вину, но скоро перестал возводить в трагедию чувства поклонниц. Да и здесь — не зря ведь недавно, глядя вслед какой-то девушке, Лиента усмехнулся:

— Женят они тебя, Дар.

А вот Адонины глаза — бритвой по сердцу. Потому что она — не все. Она — это что-то особенное: трогательное, незащищенное, хрупкое; ее ничего не стоит обидеть, но ведь обидеть ее немыслимо! Нет, пусть будет кто угодно, только не она. Он не хочет, чтобы она мечтала о несбыточном, ведь потом придет разочарование и страдания.

Андрей гнал от себя мысль, что и теперь причиняет страдания дорогому ему существу. «Это всего лишь детская влюбленность, Адоня, — уверял, уговаривал он себя, — это не может быть слишком серьезно». Бессонными одинокими ночами он вспоминал, о чем говорил с Адоней, мучительно припоминал слова и поступки — ведь он не дал ей повода? Был таким же, как с другими, может быть, даже наоборот, старался быть сдержаннее. С Дэяной вон был гораздо мягче, всегда старался выделить, сказать что-нибудь теплое. Анику, дочку Табора старался приветить. А Лота, Майга? Может быть, его и Адоню судьба ближе свела, больше участия в ее бедах он принял, так это уж не его вина. Голову кружить девчонке он не собирался. Был, правда, один-единственный раз, о котором Андрей вспоминал с упреком себе — он сорвался в ту ночь, после ратуши. Но уж очень худо ему тогда было… Так то ведь сон.

«Пройдет, Адоня, всё пройдет милый, дорогой человечек. Прости, если по моей вине тебе сейчас плохо, это скоро пройдет… «Мы в ответе за тех, кого приручаем, «— сказал Лис в старой, совсем не детской сказке. Значит, я в ответе за тебя, Адонюшка? За твой покой, за твое счастье? Именно потому, что я хочу тебе счастья, я делаю тебе сейчас больно… Ты непременно должна быть счастливой, милая девочка, а со мной… Выбирая профессию, я давал себе отчет, что от многого должен буду отказаться. Но что это «многое» по сравнению с тобой? Я не знал, что мне предстоит отказаться от тебя».

Как правило, Разведчики-хронотрансаторы не создавали счастливых семей, и из этого правила Андрей исключений не знал. Поэтому, выбирая профессию, они выбирали одиночество. Специфика их работы была такова: она забирала человека всего целиком — его чувства, мысли, силы. У них очень редко случалась спокойная, будничная работа, это был не их профиль, ее выполняли рядовые хронотрансаторы. Они же шли в конфликт, в войну, на острие. Стресс, экстремум был их повседневностью. Возвращались они опустошенными, до предела выжатыми. Обычный человек после подобных психологических перегрузок получал нервный шок и нуждался в длительном периоде реабилитации. Они обходились без шока и умели быстро восстанавливаться. Но для этого они должны были принадлежать только себе. Семейные обязательства, межличностные отношения, даже маленькие, но неизбежные размолвки с любимым человеком, становились дополнительным психологическим прессингом, который бил по нервам, и без того постоянно натянутым. Высок был запас прочности у Разведчиков, но не беспределен.

И что еще хуже, в такой ситуации обнаруживалось малоприятное — Разведчик оказывался обреченным на свою профессию, вне ее он уже не мог найти себя. На глазах Андрея трижды с горькой неотвратимостью повторилось одно и то же: уходили из Отряда, стремясь сохранить отношения с дорогим человеком, но становилось еще хуже. Они не могли работать даже простыми хронсаторами, настолько уже были другими. Семьи всё равно рушились. И тогда кончался тот самый запас прочности, и не оказывалось рядом друзей — Отряда. Они ломались и уходили из жизни.

«Прости, Адонюшка, нельзя, чтобы у нас всё так повторилось. Лучше сейчас загасить маленькую искорку, чем потом тушить пожар. У нас ничего не будет, девочка, не здесь твое счастье. Забудь меня поскорее, и у тебя всё будет хорошо».

Один из последних теплых дней осени Совет вождей и старейшин объявил Днем Благопреуспеяния.

«Мы должны сказать слова памяти обо всех, чьи души остались верными земле предков. Мы скажем им слова высокого почитания, потому что умерли они свободными гражданами. И что с того — настигла смерть воина в бою или взяла дитя из колыбели? Мы скажем им слова памяти и простимся с ними — они оплатили наше нынешнее благоуспеяние. Боги оставили нам наши жизни, значит, так им угодно. Так порадуемся новой, спокойной жизни, благословенным землям, нашим новым, теплым жилищам. Назовем имена героев и восславим их! Пусть в их честь воины состязаются в силе и ловкости, молодые поют и танцуют! Пусть День Благопреуспеяния станет праздником радости!»

Эритяне и мысли не допускали, что праздник состоится без их новых друзей и, конечно, Разведчики прибыли в полном составе. Свадебными генералами они себя не чувствовали — тут же растворились в предпраздничной сутолоке, у каждого здесь были друзья, с которыми не терпелось встретиться. Андрей после долгого отсутствия оказался нужен всем сразу — ему собирались рассказать что-то, не терпящее отлагательства, что-то показать, поделиться новостями.

Не смотря на позднюю осень, день выдался погожим, солнечным; горы прикрывали долину от холодных ветров, было сухо и тепло. На берегу реки, на пожухлой, уже убитой первыми заморозками траве, широко раскинули одеяла и шкуры, оставив в центре просторную площадку — арену для состязаний и танцев. Девушки разносили блюда с угощениями и большие сосуды с разнообразными напитками. Сегодня можно было пить даже мед, настоянный на коре дерева као-као, отчего получался крепкий хмельной напиток. Его подавали в дни больших праздников и только воинам.

Здесь Андрей впервые после долгой разлуки (впрочем, была она столь долгой или показалась такой?) увидел Адоню. И никто рядом не мог предположить, как беззащитно оказалось мужественное сердце Дара-воина перед маленькой, ничем не примечательной девчонкой-горожанкой.

Наполняя бокалы воинов, она приближалась к нему. Андрей подставил свой бокал, и в нем запенился ароматный мед-као.

— Привет тебе, Дар.

Как спокоен, как ровен ее голос, неправдоподобно спокоен.

— Здравствуй, Адоня.

Показалось, что чуть дрогнула тонкая золотистая струя, падая из кувшина? «Ну, подними же голову, посмотри на меня, я должен всё про тебя понять…»

Не обронив больше ни слова, не поднимая глаз, она перешла к другому.

В ровном гуле голосов услышалось мелодичное звучание струн, и установилась тишина. В центр круга вышел немолодой воин, остановился, глядя вдаль, над головами людей — стало еще тише. Музыка набирала трагическую силу — воин запел.

Его песня напомнила эритянам о недавнем прошлом, о мирной жизни на щедрой и доброй земле предков. «Но бешеные варги залили кровью цветущие земли, — голос наполнился горечью. — Пусть будет светла память о каждом, кто всю свою кровь, до последней капли оставил там. Пусть все слышат имя каждого, кого больше нет с нами. Смерть уравняла большое и малое, пусть имена моих сыновей откроют скорбный перечёт. Я говорю: Нега и Оттар, сыновья Тора!»

И отозвался каждый эхом боли и тоски: «Май, сын Лукана! Веста, жена Лукана! Гая, дочь Лукана… Лими, Ганеша, дети Ставра… Ратана и Нэй — семья Лиенты…»

Длинным был перечёт дорогих имен, будто сумрачное облако наплыло на долину, и тень сумрака легла на лица; молчаливые, сдержанные слезы струились по щекам, заставляя голоса дрожать.

— Осушите бокалы в память о них, да будет она светлой. И пусть души их покоятся с миром, не тревожьте их чрезмерной скорбью. Друг пришел незаметно и просто, и никто не увидел в нем посланца Милосердного, и его не хотели принять…

Песняр щедро живописал развитие событий, заставляя вспоминать о более радостном. И просветлели лица улыбками сквозь слезы, к Андрею обращались глаза, полные любви и благодарности. А для Разведчиков в новинку было услышать подробности бурной деятельности командора, они вызывали их гордость.

Поначалу Андрей слушал со снисходительной полу-улыбкой, но ода затягивалась, и он не выдержал, пробормотал скороговоркой Лиенте:

— Послушай… это нельзя как-нибудь покороче?

— Сие от меня не зависит, — с улыбкой проговорил Лиента, — только лишь от тебя — сколько ты дел сотворил, о стольких и говорят. Но теперь уже и от тебя не зависит, поэтому советую набраться терпения.

Наконец, прозвучал призыв осушить бокалы за Дара и за свое удивительное спасение.

Затем вышел один из самых уважаемых старцев, седоволосый Волот, и сказал недолгую речь о том, что погибшим принадлежит память, а живые не могут и не имеют права хоронить себя — надо жить и дать жизнь тем, кто продолжит славу отцов.

— Радуйтесь мирной, счастливой жизни — теперь вы познали ей цену. И пусть никогда не повторится ужас пережитого.

И начался праздник!

Прежде всего, воздали должное кулинарным способностям женщин, которые начали готовиться к празднику задолго до этого дня. С изумлением дегустировали невиданные гостинцы, принесенные Даром и его друзьями — фрукты и сладости.

Между тем на арене начались состязания воинов. Зрители громкими, азартными криками подбадривали соплеменников. Хмельное помогло людям хоть на короткое время освободиться от гнета скорби: живее стали лица, звонче голоса и смех. Андрей на этот раз не стал принимать препарат, нейтрализующий действие алкоголя, и теперь чувствовал приятную расслабленность и легкость. Всё было бы замечательно, если бы не тревожные мысли об Адоне.

Состязания сменились танцами, и Андрея увлекли в круг. Потом он неожиданно оказался в самом его центре, а напротив — незнакомая девушка, тоненькая и гибкая. Это был удивительный, пронизанный чувственностью танец без какой-либо заданности движений — только определенный ритм и стиль. Искусные исполнители его были редкостью, но танец существовал, что говорило о большой потенциальной способности эритян к сверхчувствам. Сложность танца заключалась в том, что он требовал умения настолько слиться душой с партнером, чтобы почувствовать, слышать его всем своим существом, хоть с закрытыми глазами. В этом чувствовании и заключался успех исполнения — кто-то в паре импровизировал, другой зеркально повторял его импровизации, даже закрыв глаза, даже повернувшись спиной. И тогда танец становился удивительно красивым. Когда танцоры забывали о зрителях и растворялись один в другом — танцевали их души. Изумительная синхронность замысловатой пластики поражала воображение, казалась нереальной.

Для Андрея не представляло сложности почувствовать свою юную партнершу, он выделил ее энергоимпульс и взял себе роль двойника. Но чары танца неотвратимо захватили его, он не мог оставаться равнодушным к грации, изяществу пластического рисунка девушки, гармонии ее движений и музыки. И когда мелодия сменилась восторженными криками, оба обнаружили, что остальные пары давно сошли с круга, и они солировали в широком, плотном кольце. Девушка смущенно зарделась, зрители продолжали неистово выражать свой восторг, — с пунцовыми щеками она обняла и поцеловала Андрея. Одобрительными криками и смехом люди встретили эту награду.

— Дар! Покажи, как ты владеешь мечом! — крикнул кто-то.

— Да! — тут же подхватили многие голоса. — Покажи свое искусство, Дар!

Смеясь, он поднял обе руки вверх.

— Нет-нет, меня вы уже видели. Арне, Мирослав, выручайте!

Друзей упрашивать не пришлось. Они сбросили куртки, рубашки, им подали учебные мечи, но они попросили боевое оружие.

— Нельзя, Дар, — нахмурился Лиента. — Это опасно.

— Им можно. Распорядись дать всё, что они просят.

Арне вооружился коротким мечом и небольшим круглым щитом, Мирка выбрал меч и кинжал. Они встали в центре арены, близко, лицом к лицу. Арне положил правую руку на левое плечо Мирослава, тот повторил его жест. На мгновение замерев, они оттолкнулись друг от друга, молниеносно выхватили оружие… Люди затаили дыхание, сзади вставали, чтобы не упустить ни мгновения из завораживающего поединка. Холодно, зловеще сверкала сталь. Присутствие боевого, а не тренировочного оружия придавало зрелищу жутковатую остроту.

Откуда было знать эритянам, что игры с боевым оружием — обычная тренировка Разведчиков, и им абсолютно подконтрольно бешеное вращение металла, в их власти остановить смертоносный удар в доле миллиметра от тела противника. Зрители же видели только стремительные стальные промельки, неуловимые броски, молниеносные коварные удары, которые только чудом не достигали цели. У окружающих то вырывался крик ужаса, то облегченный вздох, и снова — тишина и яростные вскрики стали.

Андрей отошел назад, за спины зрителей. Он был еще разгорячен танцем, дыхание не успокоилось.

— Дар, — услышал он и обернулся, боясь обмануться.

Адоня протягивала ему влажно блестевшую кружку. Он взял ее одной рукой, а другой задержал Адонину руку. Она испуганно вскинула на него глаза.

— Адоня…

— Нет, Дар, не надо… — она тихонько, но решительно высвободила запястье из его пальцев, уголки губ дрогнули в виноватой улыбке. — Не сердись, Дар.

Она торопливо пошла от него прочь.

«Господи, что же это? Девочка, милая, что же ты делаешь со мной?»

— Андрей, что случилось? — он не заметил, когда подошла Линда.

— Ничего.

— Что с твоим лицом?

— Оставь, всё в порядке.

— В самом деле? Не хочешь говорить — не надо, но приди в себя.

— Да в порядке я, — Андрей улыбнулся. — Надо было всё же принять таблетки, а?

— Врешь ведь, Граф, не в этом дело.

— Линда, ты знаешь, что умеешь быть занудой? Тебе непременно нужен объект опеки? Будь добра, найди другого кандидата.

— Меня и ты устраиваешь.

— Ну, чего ты хочешь?

— Проверить, так ли ты крут, как о тебе тут славословили. Выйдем на арену?

— О, нет! — простонал Андрей. — Оставь меня.

— Брось киснуть, Граф. Я сейчас переоденусь, не вздумай сбежать.

— Линда!

— Я всё сказала. Стой и жди. Тебе надо встряхнуться. И постарайся не дать мне тебя отделать.

Линда исчезла. Андрей прикрыл глаза, сделал глубокий вдох. Нельзя утрачивать контроля над собой, Линда права. Здесь праздник. А что касается его личных переживаний… Это никому не интересно и нельзя сейчас об этом думать. Может, действительно, отвлечься?

Достаточно пощекотав нервы зрителей, друзья-соперники решили завершить поединок. Над ареной серебряной молнией сверкнул меч, выбитый из рук Арне. Многоголосое — ах! прошелестело над головами, зрители замерли. Жало клинка стерегло малейшее движение безоружного, пауза звенела натянутой струной, нечто зловещее нависло над ними — отточенная сталь жаждала крови, и страшное напряжение разрядилось искренним облегчением, когда взбугренные мышцы Арне обмякли, он бросил щит к ногам Мирослава и опустился на колено, признавая себя побежденным.

Шквал восторженных криков был свидетельством успеха гладиаторского боя. К Арне и Мирке бросились с одеялами, заботливо укрыли лоснящиеся плечи.

В это время в центре поляны появилась Линда.

— А мне можно? Я хочу показать, что мы, женщины, тоже кое на что способны.

Одобрительные выкрики были ей ответом.

Эритянки обожали Линду. В очень короткое время она завоевала полное их доверие, стала незаменимым советчиком на все случаи жизни. К Линде они несли свои семейные проблемы (Психолог же, да еще какой! В Отряде работали только первоклассные специалисты). К ней спешили, если занемог ребенок или кто из близких, ее прилета в поселок всегда ждали с нетерпением. Линду забавляло, что мужчины — от вождей до юношей — робели перед ней, перед ее независимостью, проницательностью, да просто перед ослепительной внешностью. Ей ничего не стоило отчитать любого за недостойный поступок. В последнее время даже заметно поубавилось семейных раздоров — имя Линда производило эффект холодного душа. Понятно, что появление своей любимицы особенно приветствовали женщины.

— Но я попрошу выйти сюда самого хорошего воина.

Мужчины запереглядывались — кого она считает самым лучшим? Уж ни Лиенту ли собралась вызвать на поединок? Но мужчине сражаться с женщиной недостойно! Линда подняла руку, призывно помахала. Люди оглянулись — кого она вызывает? Андрей сокрушенно покачал головой.

— Возьми Антона, Линда. Или Стефана вон. Они тоже самые хорошие.

Но та была непреклонна.

— Тебе непременно надо, чтобы тренировочной грушей стал я? — негромко спросил Андрей, подходя к ней.

— Предупреждаю сразу — будешь вести себя как груша — тебе достанется.

— Ладно, я готов.

— А жарко не будет? — окинула его Линда насмешливым взглядом.

Сама она была в черном глухом комбинезоне. Ткань его обладала замечательным качеством — в нем можно было как угодно долго выполнять физическую работу, и тело не перегревалось — излишки тепла немедленно выводились наружу. Взглянув на Линду, Андрей отметил, что сейчас комбинезон хорош и в качестве театральной детали, играл на образ, прочие его качества сейчас не к чему.

Под насмешливой улыбкой Линды Андрей снял куртку и остался в облегающей майке с короткими рукавами.

Линда легко ударила в ладонь раскрытой руки, начала бой. К удивлению Андрея, она повела его в жесткой, агрессивной манере.

— Сбавь, Линда, — попросил он и сейчас же получил чувствительный тычок.

— Работай!

Андрей полагал, что поведет оборонительный бой, чтобы дать Линде возможность показать эффектные удары, атаки, приемы единоборства, то есть, в какой-то мере, действительно, исполнять роль груши. Но не тут-то было — она не давала ему расслабиться ни на мгновение. Обрушила каскад ударов, подсечек, обманных приемов, ловушек, подкатов. Коварный удар ногой в болевую точку на груди отшвырнул Андрея, опрокинул на траву. Ропот прокатился по рядам зрителей — с Даром такого делать нельзя! Удар был злой, притом, что Линда пригасила его силу.

— Зачем ты?

— Работай, черт побери! — бросила она. — Иначе в следующий раз получишь всё сполна.

Линда давно почувствовала внутреннее неблагополучие Андрея. Она видела, что только физически отдых пошел ему на пользу, но на душе у него по-прежнему неладно. Она объясняла это, возможно, тем, что Андрею пришлось пережить и пропустить через себя колоссальные разноплановые нагрузки. При этом у него не было возможности сбросить отрицательные энергии, он загонял их глубоко внутрь, оставаясь доброжелательным и мягким. Была у него единственная возможность выплеснуть отрицательный потенциал — во время сражения с наемниками Наримы, но он и тут продолжал его накапливать, сдерживая себя. И его счастье, что сумел удержаться…

Линда предлагала курс психотерапевтического лечения, и Андрей ответил, что у него всё в порядке, но Линда видела, что это не так — Граф желаемое выдавал за действительное. Она ждала срыва и была готова к нему. Но никак не ожидала, что это произойдет сегодня, здесь. Что случилось в последние минуты? Что поставило Андрея на грань взрыва? Отрицательные энергии подошли к критической точке, любой пустяк мог стать последней каплей. И Линда хотела сама стать этой каплей, спровоцировать взрыв — заставить Андрея драться в полную силу, зло, жестоко. Она знала, что приняв удар на себя, сможет быть ему соперником в таком единоборстве. Одного не знала — сможет ли заставить Андрея до такой степени утратить контроль над собой. Он, в свою очередь, тоже понимал — Линда хочет дать ему разрядку. Хорошо, пусть будет так, он будет играть в ее игру, но по своим правилам.

Был у Разведчиков один очень жестокий тренинг: с болью, кровью, риском. Неуместно это сейчас? Может быть. Но почему он должен неизменно считаться с ситуациями, обстоятельствами, желаниями и мнениями других? Он устал. Он не хочет больше, не может принимать чужие условия и делать счастливое лицо и улыбаться радостно, и прятать, прятать ото всех, как ему тошно.

— Давай по-настоящему, Андрей.

— Давай, — как-то неожиданно легко согласился он и коротко бросил Мирославу: — Меч Линде.

— Зачем? — перехватила она на лету тяжелую рукоять.

— Работать будешь в контакт.

— Ты что?! — опешила Линда.

— Не ты хотела по-настоящему?

— Не здесь же, Андрей, не при твоих лугарах.

— Ничего, острые ощущения все любят.

— Я не буду работать с оружием.

— Будешь. Ты ведь собиралась помочь мне? Или, по-твоему, это мне уже не нужно?

«Тренинг-контакт» — это чересчур. Линда молча смотрела на командора. Она увидела, как едва заметно подрагивают побелевшие крылья носа, глаза сделались недобрыми, лицо затвердело. Не часто Линда видела Графа таким, — только в самых пиковых ситуациях, когда один шанс на тысячу. И этот шанс — он сам, его опыт, ум, талант, способность мгновенно выхватить самое верное решение. Таким она видела его во время парного погружения на проклятый Скарлей — планету-мутант со свихнувшимся временем. Тогда им пришлось вызволять запрятанный в пяти измерениях Скарлея экипаж аварийного корабля. Скрутило их там по-черному, и Линда уже почти знала, что из той мясорубки им не выбраться, и все же Граф подчинил себе ситуацию.

«Что же оказалось сильнее тебя, мой дорогой командор?»

Заработал ТИСС:

— «Линда, что случилось?»

— «Ребята, у Андрея нервный срыв. Требует, чтобы я работала в контакт. Он плохо владеет собой».

— «Он не сможет отработать тренинг?»

— «Андрей-то сможет. А эритяне?..»

— Граф, у меня не получится, я давно не работала.

Андрей коротко рассмеялся.

— С кем это ты собралась хитрить? Я барахло, а не командир, если не знаю, на что способен каждый из вас. У тебя всё получится.

— «Линда, Граф имеет право на этот срыв. Дай ему хорошую нагрузку».

— «Тогда подстрахуйте нас — боюсь, всё же, нашим друзьям это мало понравится».

Всё происходило в мгновения. Эритяне и внимания не обратили на короткую паузу. Их беспокоило другое — состязание Дара и Линды принимало какой-то неправильный оборот. Дар был повержен женщиной — это неправильно.

Один только Лиента, ведомый интуицией, уловил, что на арене затевается недоброе. Он не понимал языка Линды и Андрея, но видел неулыбчивое лицо друга, несогласие Линды, улавливал резкие интонации коротких фраз. Меч Линды против голых рук Дара?.. Линда, это ведь не юкки, она достойный соперник Дару, и начало поединка ясно сказало об этом. Чего требует от нее Дар? С чем она не хочет согласиться? Почему их друзья, будто следуя команде, разошлись вкруг ристалища? Чья команда? От кого оградили Дара и Линду? ТИСС понес встревоженный зов:

— «Дар!»

— «Проследи, чтобы нам не мешали!» — прилетело резко, приказом. Такого Дара Лиента не знал.

— Андрей, меня же твои лугары камнями забросают.

— Отобьем, — коротким смешком ответил Андрей, стянул майку, — заиграли мышцы под загорелой бронзовой кожей. — Работай, это приказ.

Он встал в боевую стойку.

Держа меч перед собой в вытянутых руках, Линда начала медленно и вкрадчиво скользить по кругу, центром которого был Андрей.

Видя, что Линда и Дар спокойно продолжают поединок, зрители невольно успокоились, с первым движением Линды замерли, чтобы не пропустить ни мгновения из захватывающего зрелища. Их уже не смущал боевой меч в руках женщины — они только что своими глазами видели, как смертоносная сталь в умелых руках становится не опаснее детской игрушки. Правда, Дар безоружен, но ведь это Дар!

Непостижимо, как он умеет уклониться, чем отражает стремительный удар тяжелого меча, ведь не голой же рукой — эритяне отказывались верить собственным глазам. Сердце обмирает от невиданного поединка и переполняется гордостью — это их Дар!

— У тебя в руках что, сачок для бабочек? — гневно бросает Андрей. — В поддавки играть хочешь?

Только на долю мгновения он позволил Линде оказаться за его спиной и промедлил прикрыться — и вздрогнул от боли, лезвие меча окрасилось алым.

Люди повскакивали на ноги, со всех сторон понеслись крики непонимания, недоумения, обиды — зачем?! Зачем Линда нанесла настоящий удар?! А друзья Дара? Почему они так спокойны? Это заговор против него? Чего хочет Стефан? Обернулся, поднял руки — призывает к спокойствию? Это предательство!

— «Я просил тебя!» — резко, как удар кнутом. Дар ли это?!

— Тихо! — перекрывает шум властный голос Лиенты.

Люди подчиняются, но лица их хмуры, напряжены. Неправильное состязание, злое. Они не хотят быть его свидетелями. Разве Дар мало страдал? Но почему он, как ни в чем не бывало, продолжает бой? А Линда? Умница Линда, справедливая Линда — она не может желать зла Дару. Верно, она ошиблась, оплошала! Да, так оно и есть.

Двое продолжали жестокий танец, который наполнялся зловещей тенью беды — что, если Линда опять не совладает с мечом? Зрители забывали дышать, гипнотически завороженные единоборством человека и стали. Действо, происходящее перед их глазами, и впрямь, гипнотизировало. Глаз не успевал фиксировать отдельные движения, они оба были стремительны, нечеловечески быстры.

— «Помочь тебе или сам управишься?»

— «Уже всё в порядке».

Смысл тренинг-контакта был простым и ясным. Тот, в чьих руках находилось оружие, должен был применить его по назначению — поразить противника. Но при этом каждое движение требовало скрупулезного расчета. Никакой угрозы жизни и здоровью не могло быть. В то время как свистящий меч врубался в противника с такой силой, что казалось, пополам перерубит, в действительности он лишь оставлял отметку о касании — рассекал кожу.

А тот, кто оборонялся, отрабатывал в «кровавой схватке» другие навыки. В принципе, Разведчики с таким совершенством владели телом и энергетикой, что спокойно, ничем не рискуя, могли остановить удар меча голой рукой, подставляя под лезвие клинка энергетический щит — локально сконцентрированные тонкополевые структуры. Такой сгусток энергии делал плоть абсолютно неуязвимой (в подвале ратуши Андрей и боялся, что помимо воли сформирует такой щит). Но здесь, когда удары сыпались градом, манипулировать этим щитом надо было молниеносно, реагировать не в мгновения, а в сотые доли его, и не всегда это получалось даже у виртуозных бойцов. За промах платили болью — хоть и не опасной, но всё же довольно неприятной. А дальше следовало остановить кровотечение, устранить микротравму и ни на мгновение не прерывать бой.

Прошло ещё несколько минут — они показались долгими всем. Вдруг Андрей резко прижал руку к груди, а когда отнял ладонь, они была красной — острие меча рассекло мышцу.

Тишина взорвалась криками негодования и возмущения:

— Прекратить! Довольно!

Лиента устремился вперед с намерением остановить чудовищное представление, его перехватил Арне, что-то сказал коротко, и лугарин остановился. Эритяне переминались, не зная, на что решиться — продолжать оставаться зрителями и бездействовать, как сородичи Дара? Возмущенный ропот не умолкал, люди переговаривались тревожно и недоуменно. Они были в растерянности, они ничего не понимали.

А Андрей не замечал, что происходило вокруг него. Бой требовал полной концентрации на противнике и его оружии. Руки он надежно прикрыл энергетическим панцирем, так как они постоянно находились в контакте со сталью, принимая удары — на руках не было ни одного пореза. Сознание почти не руководило телом. Чисто автоматически он ставил защитные блоки, уходил от удара, изредка контратакуя. Сознание с его неуклюжими и длительными рецепторно-нейронными аналитическими связями здесь только мешало, создавало грязный фон. Работа шла в режиме подсознания — предугадать действие противника, увидеть еще не проведенный прием, ответить контрмерой. Разумеется, ТИССы обоих бездействовали.

Линда была прекрасным бойцом с великолепной, филигранно отточенной техникой. Она не уступала в бойцовском мастерстве никому из Разведчиков. Там, где не доставало силы, она с лихвой компенсировалась ловкостью. В черном, облегающем комбинезоне Линда походила на грациозную пантеру. Легкая, гибкая, прыгучая, она действовала совершенно непредсказуемо. Линда наносила удары из таких стоек и позиций, что зрителям оставалось только изумленно ахать. Казалось, что центр тяжести ее тела может перемещаться абсолютно произвольно, согласно прихоти хозяйки.

Она не повторилась ни в одной композиции, ее бой не поддавался анализу. Невероятно трудно было предугадать, что она сделает в следующее мгновение, поэтому Андрей старался перехватить инициативу, провоцировать Линду на нужный ему выпад или удар, подставиться с наименьшим риском. Однако тактика Андрея срабатывала далеко не всегда — совершенное мастерство сражалось с себе подобным.

Линда высоко подпрыгнула, провела серию ударов ногами и мечом, Андрей прикрылся верхним блоком, но не ушел с линии атаки, а только чуть провалился назад, подставляясь под удар левым плечом. Линда еще не коснулась земли, Андрей начал движение, чтобы в момент касания подсечь опорную ногу Линды. Но вопреки технике и логике, и самому закону тяготения, Линда снова черной молнией взвилась вверх и ударила сверху, неожиданно, как кинжалом. Острие впилось в грудь Андрея. Была полная иллюзия того, что меч стремительно вошел в тело и, ужалив по гадючьи, тотчас отпрянул назад.

Вопль ужаса пронесся, как опаляющий ветер, заставил Андрея прийти в себя. Невероятно, но среди многоголосого вскрика он услышал один. Обернулся — лицо без кровинки, глаза огромные, черные… И запоздалое раскаяние хлестнуло волной стыда и боли: «Идио-о-от! Еще и это ей!..»

Он перевел глаза на Линду. Она стояла бледная от напряжения, уронив руки.

— Довольно… — прикрыл глаза.

Его покачивало, и со стороны казалось — вот-вот колени его подогнутся, и он рухнет на землю. Он вздрогнул от импульсного посыла донорской энергетики, глубоко вздохнул и виновато улыбнулся:

— Я дурак, Линда.

Кто-то из своих принес кувшин воды, Андрей смыл кровь, и эритяне не поверили своим глазам — там, куда зло жалил меч, не было и царапины! Их изумлению не было предела! Андрей виновато развел руками, будто просил прощение за неудачную и неуместную мистификацию. Но эритяне и не держали зла за пережитые жуткие минуты. Со всех сторон Андрея окружили, вертели его, рассматривали. Он со смехом натянул майку, не позволяя им заметить тоненькие ниточки рубцов.

Он снова в полной мере владел собой. Но внутри теперь была тягостная пустота — в отличие от всех других Адонино лицо не оживилось радостью от его чудесного исцеления. Она только вздохнула прерывисто, а болезненно надломленные брови были упреком ему: «Зачем так?» Он улыбнулся ей, вызывая на ответную улыбку, но она не смогла ответить — в лице только дрогнуло что-то, она опустила голову, повернулась и ушла. Зато сияла другая улыбка — среди многих он увидел ее, и снова скрутил мучительный стыд. Глеб, всё еще немного бледный, смотрел восторженными сияющими глазами на своего кумира.

Андрею захотелось до хруста сцепить зубы, чтобы не застонать, но он снова улыбался в ответ на чьи-то слова, смысл которых не доходил до него.

В ту же ночь всех Разведчиков собрал у себя Калныньш.

— Отряд поступает в распоряжение Верховной Лиги, пришло сообщение о ЧП с кодом «Экстра».

— Вы уполномочены дать информацию по существу дела?

— Я знаю минимум. Периферия. Уровень цивилизации на два порядка ниже Земной. Период тотальных войн они миновали, но не так благополучно, как думалось — сейчас, спустя достаточно много времени, вдруг объявился вирус. Приспособляемость уникальная — на любое воздействие реагирует стремительной мутацией. Внедряется в растущий организм и разрушает его. На стадии перерастания эпидемии в пандемию, они обратились за помощью в Лигу. Самое существенное, чем им пока помогли, — эвакуировали с планеты здоровых детей. Еще установили, что вирус — наследство периода войн; как водится, только ленивый не баловался тогда бак-оружием. Из этого факта, я полагаю, вам и придется исходить. Командор получит информацию в полном объеме сразу на корабле.

— Когда уходим?

— Вчера. Корабль ждет с полудня. Я уговорил не трогать вас несколько часов.

— Вы с нами не идете?

— Нет. Там закрытая зона, ни одного лишнего человека не пропустят, только непосредственно занятых в деле.

Андрей заметил, как тревожно метнулись глаза Глеба, спросил:

— По поводу ученика Ильина, какие будут указания?

— Если указания, то сам знаешь, какие, — проворчал Калныньш. — Но еще ты отлично знаешь, что в ваши внутренние дела я уже давно не вмешиваюсь — мне надоело отменять собственные распоряжения.

— Правильно, — сказал Андрей, оставляя без внимания обращенные к нему умоляющие глаза. — Ильин вне зоны возрастного риска?

— Вне.

— Значит, ученик будет работать с нами, он — член Отряда.

Глеб не сдержал широченной улыбки.

— Не Отряд, в каста привилегированных, — буркнул Калныньш.

— Кстати, об Эрите, — сказал Андрей. — Коль уж вы не летите, мы оставляем вам наши здешние привилегии — я хотел бы попросить вас поддерживать личную связь с Лиентой.

— Разумеется. За подопечных своих будьте спокойны. Вопросы ко мне есть? Сбор через тридцать минут.— «Лиента, проснись».

Из неясных, расплывчатых образов сонного сознания мгновенно сформировалась ясная мыслеформа:

— «Дар?»

— «У нас появилась срочная работа, мы уходим».

— «Ты предупреждаешь, выходит, эта дорога из слишком далеких?»

— «Да, связаться мы не сможем. Возможно, нас долго не будет».

— «Сколько?»

— «Не знаю. Месяц, два, три. Не могу сказать. Я оставляю тебе связь с Калныньшем, ты его знаешь. Ему о нас будет всё известно. У меня больше нет времени. Скажи людям, что мы ушли, но помним о вас и вернемся».

— «Пусть будет с вами благословение Хранящего. Не забывай: осторожность — мудрость отважного. Мы будем ждать и молиться за вас, брат Дар».

Вернулись Разведчики только весной, когда свежо и молодо зазеленела джайва, иглистая зелень покрыла землю, и над всем возродившимся к жизни миром опрокинулась чаша ослепительной лазури.

День возвращения показал, как нужны друг другу, как связаны эритяне и несколько представителей далекой Земли. Хозяева радовались долгожданному возвращению друзей, как дети. Но и разведчики чувствовали себя так, будто после долгой, трудной и успешной работы они вернулись домой, в большую дружную семью, где желанны и любимы. Для них это было совершенно новое и необыкновенно приятное ощущение, потому что вообще-то никто из них не имел теплого, доброго уголка, где на душу нисходит блаженство покоя; их смутная тоска по нему не имела конкретного образа — они были рождены рациональным, практичным и сдержанным веком. И вот теперь каждый почувствовал — как это хорошо, когда на тебя обращена искренняя и бескорыстная любовь, сколько сил это придает, и понятно стало выражение — «окрыленность». Как легко и свободно здесь дышится, какие ясные лица, прекрасные в своей безыскусности, как они чисты, открыты, непосредственны.

В поселке на берегу реки становилось тесновато оттого, что увидеться с вернувшимися спешили из других селений. Из этого неожиданно стихийно возник праздник — каждая семья извлекала прибереженные на всякий случай лакомые угощения, их несли к общему столу. Тут же появились музыканты, в бокалах запенились напитки. Можно было подумать, что продолжается праздник Благопреуспеяния, только вчера была осень, а сегодня — весна; вчера Андрею было ох, как худо, а сегодня он почти счастлив оттого, что весела Адоня, румянцем полыхают ее щеки, щедро рассыпает она свой заливистый смех! Долгая разлука оказалась целительной.

Он обманулся. То, что принял за выздоровление, было просто радостью долгожданной минуты. А потом — снова опущенные глаза при редких встречах (намеренно ли избегала она Андрея?), негромкий шелест слов привета. Против той Адони, какой она была прежде, она стала, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, как звонкий ручеек, скованный морозом; казалось, она разучилась смеяться. Ион как-то пришел к Майге.

— Помоги. Ума не приложу — что с дочкой творится. Может, по матери тоскует? Ты-то не знаешь ли, она ведь не отходит от тебя, может, сказывала?

Майга вздохнула, отвела глаза:

— Не знаю, Ион.

— Помоги, Майга. На глазах дочка тает, ровно свечечка. И всё думает о чем-то. Иной раз и улыбнется, а спросишь — слова не обронит. Есть же у тебя заговоры какие-нито, от тоски чтоб.

Зацвел агадус. Джайва побелела, словно после первого снегопада. Заросли звенели от туч насекомых, копошившихся в чашах благоухающих цветов. Кружилась метель, устилала землю и траву девственно белым покрывалом.

Андрей возвращался из поселка на поляну, где обычно оставлял глейсер. Он никогда не приземлялся в поселке, щадил чувства хозяев. Они хоть и восхищались машиной, но уверенно чувствовали себя только в присутствии Андрея, ибо неведомая сила летуна была покорна своему, еще более могущественному хозяину. А вот как она поведет себя в его отсутствии, желающих испытать не находилось. Поэтому глейсер ожидал Андрея в джайве, в нескольких сотнях метров от поселка. О существовании поляны знали все и предпочитали обходить ее стороной во избежание ненужной встречи. Безусловно, кроме чувства осторожности, эритянами руководила еще и их тонкая деликатность — Дар считает нужным оставлять летун, укрытым в зарослях, так к чему любопытствовать.

Обзорное стекло покрылось тонким слоем оранжево-коричневой пыльцы, и Андрей остановился, чтобы очистить его. И в это время почувствовал постороннее присутствие. Обернулся — через поляну к нему шла Майга.

— Привет тебе, Дар.

— Рад видеть тебя, Майга.

Андрей в который раз с удовольствием подумал о том, как преобразилась Майга, — ничего не осталось от диковатой, пасмурной ведуньи — к нему подходила молодая, очень привлекательная женщина, исполненная достоинства и уверенности. Майга усмехнулась:

— Что ты меня рассматриваешь?

— Любуюсь тобой.

Оставляя блестящий след, Майга провела пальцем по стеклу.

— Об Адоне я пришла говорить.

Было тихо-тихо, только звенели медянки, вились над снежно-белыми соцветиями.

— С ней что-то случилось?

Майга глянула с нехорошей усмешкой.

— Ах, каким непонятливым стал Дар!

Помолчав, Андрей спросил:

— Что ты можешь сказать мне об Адоне?

— Она очень изменилась. И у меня нет силы, чтобы ей помочь, иначе не пришла бы. Ты один сможешь, если захочешь. Я и говорить с ней пробовала. Просто, по-женски, легчает ведь, когда выговоришься. Так она ни слова слушать не хочет, упоминать о тебе запретила.

— Она не хочет слышать обо мне?

— Она не хочет слышать то, что говорю я.

Андрей отломил веточку агадуса, раскусил горькую мякоть.

— Адоня думает, что виновата перед тобой.

Андрей удивленно поднял брови.

— Да. Она говорит, что однажды была несдержанна, и с того дня ты стал другим.

— Бог ты мой! — со вздохом покачал Андрей головой.

— Дар, ее любовь тебе не нужна, но она-то страдает. Излечи ты ее от этого недуга, ей это тоже не нужно, добра не принесет. Ты можешь, я знаю твою силу.

— Довольно. Ступай.

Она ушла, как будто и не было никого, но горькие слова осели на сердце и на плечи, придавили. Андрей сел в кресло, тяжело положил руки на пульт и как будто забыл о нем.

Стыдно! Стыдно, что дождался этого визита. Знал, что надо встретиться с Адоней, и всё оттягивал непростой разговор. Определенность всегда лучше неизвестности, но какую определенность он принесет Адоне? Всей душой он страстно желает ей счастья. С ним она счастливой не будет, против них сто из ста. Но как Адоне это объяснить?

В который раз пришла мысль применить инверсию памяти Адони, и в который раз он поспешно отбросил ее: даже если во благо — это преступно, он не имеет права так распоряжаться ею.

Андрей установил односторонний ТП-контакт. Майга и Адоня уже вместе, собирают в джайве целебные лепестки агадуса. Ну конечно, Адоня и не подозревает о встречи подруги с ним. ТИСС вывел его прямо к ним. Обернувшись на шорох, Адоня испуганно прикрыла ладошкой рот, Майга удивленно подняла брови.

— Оставь нас, Майга, — сказал Андрей.

Ведунья быстро глянула на побледневшую Адоню, на Андрея, забрала молча из рук девушки туесок, прошелестели и растворились в голосе джайвы ее шаги.

— Ну, здравствуй, Адонюшка.

Она подняла на него бездонные темные глаза.

— Здравствуй, Дар… — и судорожно сжала руки.

— Я думал, все твои страхи в Майгиной избушке остались, — улыбнулся Андрей.

— Как это давно было. Будто и не со мной. Там все было по-другому…

— Адоня, нам надо… Я должен сказать тебе…

— Ох, нет, Дар! — со стоном вырвалось у нее. — Идем… Идем отсюда! Здесь… холодно… — и она быстро, не оглядываясь, словно убегая, чтобы не остановил, пошла вперед.

Андрей шел за ней молча, еще не зная, какие слова скажет этой маленькой, печальной, испуганной, до боли дорогой девочке. Всё, что он мог сказать ей в утешение, было ничем по сравнению с ее низко опущенной головой, с обреченно поникшими плечами. «Так на казнь идут», — жгла мысль, и ни о чем другом он думать не мог.

Адоня вдруг остановилась, и Андрей с недоумением увидел впереди тускло поблескивающую полусферу глейсера. Он вопросительно повернулся к Адоне, но она, пряча глаза, глухо проговорила:

— Уходи, Дар. Ты не должен ничего говорить. Не надо возвращаться. Я не хочу, — последние слова Андрей едва расслышал, так тихо они прошелестели.

— Адоня…

Она быстро, в каком-то неосознанном порыве подняла к нему лицо, и Андрею показалось, что в него выстрелили из пайдера — генератора боли, — сердце взорвалось и захлебнулось кровью. Глаза ее — с пронзительной нестерпимой тоской, умоляющие остановиться, толкнули к ней. Он обнял хрупкие плечики и почувствовал всю невозможность обрушить на них тяжкий груз несчастья.

«Сволочь я! «— отчаянно выругался Андрей.

— Адоня, милая, — хрипло сказал он, — ты прости меня, девочка. Мы не можем быть вместе.

Глаза ее широко раскрылись.

— Даже если я этого очень хочу — мы не можем, — с горечью повторил Андрей. — Поверь мне, я много бы отдал, чтобы не говорить этих слов.

Он отвернулся, потому что смотреть в ее глаза было невыносимо.

— Любый мой, — едва расслышал он в шелесте листвы, и невесомая горячая ладонь легла между лопаток. — Зачем ты говоришь «прости», любый? Зачем такая печаль в лице и голосе твоем? Мне горько, если причина твоей печали — я. Нет-нет, не оборачивайся! Не смотри на меня. Иначе я ничего не смогу сказать… — Голос ее пресекся, она переглотнула, снова заговорила. — Как мог ты подумать? Ты и я — вместе… Я никогда не хотела так, это нельзя. Как маленькой литте-однодневке встать рядом с могучим тубром? Мне ничего не нужно, возьми только мою любовь. Я не помешаю тебе и у твоей женщины тебя не отниму. Приходи ко мне с легким сердцем и так же легко уходи. Позволь только… просто любить тебя.

Андрей сжал ее плечи, встряхнул:

— Замолчи! Не смей! — ткнулся лицом в ее волосы. — Никогда не говори так больше.

Рядом с его сердцем неистово колотилось ее сердечко. Он приподнял ее лицо, стер пальцем мокрую дорожку на щеке.

— Не сердись, — проговорила она, и губы предательски дрогнули, она жалобно улыбнулась.

— Я не сержусь.

— Я с ума сошла, — улыбка дрожала на губах. — Мне ничего не надо, я только хочу, чтобы тебе было хорошо… а всё почему-то так плохо. Это я сама всё испортила, я знаю.

— Нет, ты ошибаешься. Разве ты перестала быть мне другом?

— Я — друг? — Она снисходительно и понимающе улыбнулась. — Не надо, Дар. Как я могу быть тебе другом? Я слишком мало значу.

— Опять ты плохо сказала. Очень плохо. Ты и Лиента — вам я всегда доверял больше, чем другим. Нет, не так, доверял я всем вам, правильно сказать — доверялся. И разве с другими у меня есть столько общих воспоминаний? Мне было больно терять тебя. Пусть всё будет, как раньше.

— Я только этого и хотела, Дар! Чтобы как раньше!

— И ты больше не станешь плакать?

Она помотала головой, облегченно вздохнула:

— От радости смеются, а не плачут.

Если бы Андрей смог так же безоглядно радоваться, как она. Граф понимал, что ничего не решил, не сделал того, для чего шел к ней. Он только перевел их отношения в другое русло, но оно было таким тесным, еще больше сближало. И куда приведет? Дружба? Черта с два! Ну не смог, не смог он оставить ее такой несчастной! Чем она заслужила? Уйти в тот момент, значило оставить весь груз несчастья ей одной — разбирайся со своими чувствами, как знаешь. Но их двое и тяжесть должен принять на себя тот, кто сильнее.

«Я сделаю это, — глядя в счастливое Адонино лицо, сказал себе Андрей. — Если увижу, что выхода нет, я инверсирую ее память.»

С того дня их встречи приобрели совершенно другой характер. Они больше не избегали друг друга, наоборот, каждую свободную минуту проводили вместе. Впрочем, было тех минут не так много, как хотелось обоим.

Андрей посвятил Адоню во многое, о чем уже знал Лиента. Теперь они тоже пользовались ТП-связью. Андрей предупреждал девушку, когда прилетит в поселок, и Адоня ждала его на поляне-стоянке. В какие только уголки не заносил их глейсер. Андрей показывал девушке море и горы, тропики, гигантские водопады, пустыни. Или они опускались в каком-нибудь облюбованном ими уголке, и Адоня, забывая обо всем на свете, слушала рассказы Андрея о его удивительной стране, о друзьях, родителях, о необыкновенных чужеземных краях. Слушать Андрея она могла бесконечно.

— Дар, почему мы ни разу не увидели людей? Нигде нет жилья? — задумчиво спросила она однажды.

— Мы не видим, значит, и нас не видят.

— Ты нарочно выбираешь так?

Андрей молча согласился с такой версией.

В другой раз Адоня сказала:

— Мне так хочется увидеть твою страну. Ты покажешь мне ее издали, с высоты?

— Ты непременно всё увидишь, но чуть позже.

Андрей тщательно и успешно оберегал их отношения от людских глаз. С другими он, по-прежнему, был даже приветливее, а с Адоней — несколько общих фраз и они расходились по своим делам, зная, что скоро будут только вдвоем.

Но и тогда Андрей держал их отношения на прочных тормозах, неизменно сохранял дистанцию. После того, мучительного для обоих разговора, они не сказали ни слова о своих истинных чувствах. Они могли самозабвенно плескаться на солнечных морских отмелях или ловить огромных тропических бабочек, сталкиваясь и роняя друг друга в траву. Но была граница, через которую Андрей ни разу не переступил и Адоне не позволил, хотя знал — она готова упоенно дарить ему свою любовь, раствориться в нем без остатка.

Они были счастливы. Но Андрею всё больше казалось, что продолжается ситуация Адониного «сна».

«Ты можешь позволить себе быть счастливым, ты снял с себя всякую ответственность за то, что будет потом, потому что знаешь — потом ничего не будет. В любой момент, когда тебе вздумается, она забудет всё, что ты считаешь, необходимо ей забыть. Это более чем подло. Это преступно. Ты не имеешь права так поступать с нею».

«Я сделаю это. И судить меня будет только моя совесть. Да, подло. Да, преступно. Но ношу эту нести мне, а не ей».

«Так почему не сделать этого теперь и прекратить эти отношения? Чего ждешь? Почему тянешь? Потому что тебе так удобно! Тебе так прекрасно живется сейчас!»

«Нет!»

Он готов был от всего отказаться, едва только Адоня сделала бы шаг от него, и понимал, что этого не будет. Но инверсия — крайний случай. Ведь должен же быть какой-то другой выход!

— Сегодня я покажу тебе свой дом, — сказал Андрей, поднимая глейсер над вершинами деревьев.

Адоня порывисто обернулась в кресле.

— Ой, правда, Дар?! Мы полетим в твою страну?

— В поселок, где я живу.

— Я столько раз пыталась представить себе твой дом.

— Это будет немного не то, что ты думала.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

Когда впереди посреди зелени показались странные сооружения, ослепительно сверкающие на солнце, Андрей указал на них:

— Наш поселок.

Несколько минут Адоня не отрываясь, напряженно всматривалась вперед, потом тихо попросила:

— Дай мне руку, Дар.

Он накрыл ладонью ее пальцы.

— Может быть, в другой раз?

— Нет-нет, не надо в другой раз!

Глейсер опустился на солнечную лужайку перед маленьким коттеджем Андрея.

— Вот здесь я живу.

— А кто еще? — не двигаясь с места, проговорила девушка.

— Никто, я один.

— А… твоя женщина?

— Что еще за женщина? Разве я когда-нибудь говорил о ней?

— Но мужчина не может жить один.

— Хм-м… А Лиента?

— Это совсем другое, его семья погибла. И наверно, он скоро выберет себе другую женщину, вождю нужен

наследник.

— Идем. Здесь никогда не жила никакая женщина.

Адоня ходила по комнатам, как зачарованная. Андрей объяснял ей назначение окружающих предметов и чутко ловил — как принимает она непонятное и во многом — непостижимое для нее. Он боялся, что у Адони возникнет чувство подавленности чуждым ей миром техники и автоматики. Немногим раньше он так же наблюдал за Лиентой, когда впервые привел его к себе. И так же не сбылись его опасения — ни тени испуга, только изумление, восхищение и желание понять.

Скоро девушка утомилась и уже с трудом воспринимала пояснения Андрея. Он предложил пообедать. И в это время на окна упала тень, и перед коттеджем опустился еще один глейсер. Для Андрея это было малоприятным сюрпризом. Он старался всё сделать так, чтобы не было свидетелей прилета Адони — накануне объявил в Отряде, что берет день отдыха, даже выключил видеофон местной связи.

В дверях появилась Линда, приветливо улыбнулась Адоне, ничуть не удивившись ее присутствию, или профессионально скрыла удивление.

— Какая замечательная у тебя гостья, командор! Я понимаю, что ты недоволен мной, но Хроносы ночью программу запускают и, как всегда, в последний момент вылезают углы. Они сами к тебе побоялись, а когда обнаружили, что ты отключился, совсем скисли. И подослали меня. Тут немного работы. Вот документы, отмечены пункты, по которым твои комментарии нужны. Свяжись с ними, когда сможешь.

— Им ведь срочно?

— Ну… да, вообще-то.

— Поэтому ты останешься сейчас.

— Но я только на минутку…

— Насколько я помню, у тебе сегодня нет ничего неотложного. Будешь развлекать Адоню, а я займусь их делами.

— Тогда расклад такой. Устраиваем праздник. Заказывай самое вкусное и можешь заниматься своими скучными делами. А мы с Адоней найдем дело поинтереснее. Идет?

Андрей успел заказать продукты, получить их, решить все дела с коллегами, накрыть красивый стол, а девушек все не было. Поскучав, Андрей снова машинально взял привезенную Линдой папку, раскрыл ее, вчитался в текст, написанный на мертвом теперь языке, — он погиб вместе с планетой, с людьми, говорившими на нем. Эти документы были копиями, снятыми Хроносами с подлинников. Кажется, он слишком углубился в них, потому что когда поднял голову, Линда с Адоней стояли в дверях. Андрей закрыл папку и положил ее мимо столика. Он стоял и как истукан, молча смотрел на Адоню, не в силах оторвать глаз. Он поверить себе не мог, что это она, что за какой-то час она смогла стать такой потрясающе красивой.

Ее смуглая, чисто вымытая кожа матово светилась, на скулах горел румянец смущения. Линда даже успела смоделировать для Адони платье, отослать заказ и получить его по базовой пневмопочте.

— Мать честная!.. — наконец выговорил Андрей.

— Комплимент у тебя на редкость содержательный, — хмыкнула Линда. — Хорошо хоть не онемел. Теперь твоя очередь нас удивлять. Показывай стол.

Обед затянулся. Адоня, ошеломленная всем, что с ней происходило, пребывала в состоянии легкой опьяненности, ей не верилось, что всё это — вправду. Она пугалась мысли, что это скорее похоже на сон, чем на правду, а на самом деле ничего этого нет, не может быть, потому что слишком невероятно.

Она услышала, как Линда сказала:

— Мне пора. Я рада, что приехала к вам.

Адоня спохватилась, взглянув в сумеречное окно:

— Ох, мне тоже давно пора.

Она сказала это с таким явным сожалением, очень не хотелось ей расставаться с удивительной сказкой.

— Пообещай, что в следующий раз ты будешь моей гостьей, — сказала Линда, обменявшись с Андреем коротким взглядом. — Договорились, Адоня?

После первого ужина последовал второй, третий. Все на Комплексе знали, что Линда подружилась с маленькой горожанкой, и частенько привозит ее к себе в гости. Румовский и Калныньш были возмущены такой самодеятельностью, даже заготовили приказ о выговоре Линде за самовольство. Но Граф заявил, что в данном случае выговор они должны объявлять ему, так как Линда действовала с его разрешения, отнюдь не самовольно. А он исходил из следующих соображений: с согласия руководителей он вводит Лиенту в свой мир, значит, никто не собирается делать из Нового Эрита заповедник с сохранением их уровня развития. Рано или поздно начнется проникновение более высокой цивилизации в мир эритян, что и происходит в отношении Лиенты. Так почему того же нельзя Линде по отношению к юной эритянке, если та по уровню сознания вполне к этому готова.

— Знаешь, с Разведчиками лучше не связываться, — сказал Румовский. — Ведь знаю, что нарушение и произвол, а у них — логика. Ладно, Бог с вами, живите. Но уважьте мою личную просьбу — удержитесь от распространения подобных инициатив.

А Линда в самом деле привязалась к девушке. Андрей и не ожидал такого от сдержанной, рациональной Линды и с приятным удивлением видел, с какой трогательной заботой она относится к своей младшей подруге. Линда, а не он, ввела Адоню в семью Разведчиков.

Однажды она привезла Адоню на Комплекс и пригласила друзей. Знакомить никого не надо было — Адоня со всеми встречалась в поселке и знала каждого. Кроме того, ей о них рассказывала Линда. И всё же ее охватила робость, когда она встретилась с ними здесь, а не у себя в поселке. Адоня смущалась, краснела, терялась, едва только к ней обращались; сама себе казалась смешной, глупой, неуклюжей дурнушкой. Она боялась сказать что-то не так, сделать не то — и Андрею с Линдой будет за нее неловко.

Но Глеб рассказывал такие смешные истории, что невозможно было не рассмеяться от души; если же при этом начинал хохотать Стефан, то все принимались смеяться во второй раз, потому что тоже нельзя было удержаться. А Антон удивительно хорошо пел баллады лугар. И все так заботились о ней. Она совсем не потерялась среди удивительно красивых великанов. И рядом был Дар — его голос, смех, глаза. Адоня не заметила, как прошла ее скованность, она почувствовала себя на редкость легко. Дома Адоня считалась молчуньей, но оказывается, она умеет говорить очень веселые вещи, а когда Антон забыл слова баллады, она с удовольствием спела с ним вместе. А потом Глеба учили танцевать зажигательный танец лугар торинду. Арне и Андрей играли на гитарах, Стефан соорудил подобие кастаньет, остальные отбивали ритм на перевернутых тарелках. Линда с Мирославом и Адоня с Глебом отплясывали торинду. Было ужасно шумно и смешно, потому что у Глеба ничего не получалось, — он постоянно путался в своих длинных ногах и музыканты от хохота сбивались с ритма. Кончилось тем, что Глеб рухнул на Стефа, и, поднимаясь, с очаровательной непосредственностью спросил:

— Скажите, я сломал что-то? Если нет, то что тогда хрупнуло?

Стефан разжал ладони, высыпал остатки своих кастаньет, и все снова попадали, держась за животы. Не скоро успокоившись, единогласно решили лучшим танцором объявить Глеба, потому что все остальные отнеслись к делу крайне легкомысленно, а Глеб танцевал очень старательно, мужественно и самозабвенно.

До темноты дом Линды звенел от смеха на зависть остальным обитателям Комплекса. Все знали — Разведчики хоть работают, хоть веселятся — будто последний день живут.

Домой Адоню провожал Андрей. Было темно, она сидела тихая и молчаливая.

— Тебе хорошо было? — спросил он.

— Мне так хорошо, что плакать хочется, — вздохнула Адоня, ткнулась лбом Андрею в плечо.

— Ты же говорила, от радости не плачут.

Адоня невесело улыбнулась:

— Я тебя обманула.

Глейсер бесшумно опустился на темную поляну. Они вышли из него, остановились. Сумрачные заросли теснились вокруг, там не было ни души — Андрей, как всегда, проверился, избегая посторонних глаз. Адоня повернулась к нему, подняла неясное в полумраке лицо.

— Ан… д…рей… — медленно проговорила она. — Так странно называют тебя твои друзья. Почему?

— Это мое имя.

— А — Дар?

— Так назвал меня Лиента.

— Я хочу называть тебя Анд… рей, как друзья зовут.

— Это трудно. В вашем языке нет подобного сочетания звуков, он мягче, певучей, чем наш.

— Я научусь. Твое имя что-то значит? У нас каждое имя еще другой смысл имеет.

— Кто-то мне говорил давно, что Андрей, значит мужественный.

— О… тебя не пожалели…

— Иди, Адоня. Поздно, отец волнуется.

— Я не хочу туда. — Голос ее был грустным. — Сразу всё кончится… я не хочу.

— Тогда иди и вернись. Я буду ждать тебя.

— Ой! — радостно встрепенулась она. — Я быстро! Скажу отцу, что у Майги буду! Я быстро, Дар!

— Я буду у реки.

Адоня метнулась через поляну, белым пятнышком промелькнуло за деревьями платье. Андрей длинно вздохнул, запрокинул голову в вызвездившееся небо. Ах, как хотел бы он так же безоглядно следовать велениям своего сердца.

Глейсер унес их в сторону от поселка выше по течению реки. Там на пологий песчаный берег половодье вынесло большое дерево и, обессилев, оставило его до следующего разлива. Уютную развилку в ветвях они давно выстлали широкими листьями с бархатистой, теплой поверхностью и мягкой травой. Здесь можно было устроиться как в широком кресле. Глейсер повесил над ними невидимую защитную сферу, оградив от всего мира.

Андрей лег на теплую, прогретую солнцем траву, закинул руки за голову. Адоня села рядом, натянула на колени платье, обхватила их руками.

— Андрей… — сказала она, — расскажи сегодня о себе.

— А о чем же мы столько дней говорили?

— Обо всем, только не о тебе. Про всех, кто вокруг тебя. Странно, и Линда, тоже…

— Что?

— Линда рассказывала мне про вас, про каждого. Мне кажется, я про твоих друзей всё знаю, только не про тебя.

— А у Линды почему не спросила?

— Я спросила. Я могу сказать, что она рассказала про тебе. Хочешь?

Андрей пожал плечами.

— Да не сказать, что очень хочу.

— Нет, я скажу. Я попросила: «Расскажи про Дара». Она спросила: «Про Андрея?» и замолчала. Я ждала, что она заговорит, а она молчала и улыбалась себе, мыслям своим. Потом вздохнула и сказала: «Андрей это… Андрей». Вот и всё.

— М-да. А я уже почти заслушался.

— Почему Линда не захотела о тебе говорить? Это нельзя?

— Да отчего же нельзя?!

— Я не знаю. Я не знаю, почему мне нельзя знать о тебе, почему нельзя видеть твою страну. — Андрей медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Адоню. — Где твоя страна Земля? Мне кажется, ты не сказал чего-то… главного. Вы странно живете. В вашем поселке что-то не так… непостоянно. В нем тот же дух, который живет во временных стойбищах охотников, когда они уходят далеко от дома. В вашем поселке нет детей.

Андрей сел, привалился спиной к стволу дерева. Она беспокойно обернулась:

— Дар? Ты сердишься, что я спросила? — Адоня нервно вздрогнула, хотя невидимый купол оградил их от речной свежести.

Андрей снял куртку, завернул в нее Адоню и оставил руки свои на ее плечах, посмотрел в близкие глаза.

— Я ждал, что ты начнешь спрашивать. Рано или поздно. У тебя ведь еще много других вопросов?

— Да…

— Я буду отвечать тебе. Коль вопросы созрели, значит, ты готова услышать ответы. Только вот… день сегодня был такой радостный. А это всё серьезно очень. Может быть, не сегодня?

— Говори, пожалуйста, — тихо попросила Адоня. — Сегодня тот день. Можешь ли ты объяснить мне, почему всё так? У нас стрелы, топоры, хижины из веток и шкур. У вас — стеклопласт, металл, чудо-машины. Я не знала, что мое платье такое грубое, пока Линда не надела на меня то, другое… Почему ты такой одинокий, Дар? Ты добрый, сильный, я не знаю никого, кто бы так болел о других, ты всех жалеешь. Но разве тебе самому не надо, чтобы тебя пожалели? Твое имя… Известно, когда нарекают ребенка, смягчают его судьбу или наоборот… Тебя не пожалели. И никто не жалеет. Даже мы, любя тебя, только брали, брали… Так нельзя. Где твоя семья, Дар? Кто ты?

Андрей сжал ее руку, она замолчала. Помедлив, он проговорил:

— Наверно, ты дольше задавала эти вопросы, чем я смогу на них все ответить. — Опять помедлив, он поднял глаза к темному небу, сказал: — Посмотри.

Адоня запрокинула голову.

— Помнишь, я говорил тебе про звезды?

— Да, ты говорил, что это не искры от костров и не светлячки.

— …что это другие миры.

— Да, я помню, — планеты и солнца. А на планетах живут разные существа, и солнца их греют. Зачем сейчас ты про это?

— Земля — не страна. Такой нет страны. Это название планеты. Она вон в той стороне, но очень далеко, ее не видно. Мы оттуда пришли.

Адоня не шелохнулась, будто окаменела. Потом отстранилась, окинула взглядом его лицо, будто увидела впервые, тихо провела по щеке кончиками пальцев.

— Гость… — голос ее вздрогнул. — Вот что значит — гость… Я знала, — ты не такой, как мы, но настолько… — она подняла глаза, вдруг зажмурилась, замотала головой. — Не хочу их видеть! Не хочу, чтобы они были!

Вдруг порывисто обняла Андрея, уткнулась лицом ему в шею, как будто всем своим существом хотела удержать его.

Андрей гладил ее спину, вздрагивающие плечи, волосы. Потом взял в ладони ее лицо, поднял, осторожно коснулся губами мокрых щек.

— Не плачь, не надо.

Она вдруг горько улыбнулась.

— Вот как скоро ты ответил на все мои вопросы, — прерывистый вздох вырвался помимо ее воли. — Чужой, — едва слышно проговорила она. — Какое, оказывается, страшное слово. И все объясняет: и почему мы такие разные, и почему у вас все по-другому, и про поселок — он и вправду временный, как у наших охотников. Значит, твой дом вон там, далеко-далеко, и там тебя ждут?

— Ты видела мой дом. Другого нет.

— Но куда ты возвращаешься?

— Нет такого места. Мы странники.

— Нельзя всю жизнь идти. Есть дорога вперед, и есть назад. Всегда возвращаются.

— Мы выбрали себе такое дело в жизни. Нас зовут, и мы приходим, делаем свое дело, а нас уже ждут в другом месте.

— Значит… здесь ты на работе? Мы — твоя работа?

— Нет, дело у меня здесь совсем другое. А вы — судьба.

— А твоя семья?

— Только отец и мама, я тебе о них рассказывал. И еще мой Отряд.

— А у Стефа, Арне, у других? У них есть семьи?

— У нас нет жен, нет детей.

— Но почему?

— Работа у нас слишком ревнивая, она не хочет делить нас еще с кем-то. А человек, который рядом, он требует времени, внимания, заботы.

— Требует?! Ты нехорошо сказал. Как можно требовать от любимого человека хоть что-то? Его надо любить.

— Ну, я мог бы сказать — нуждается. Семья — это дом, он приковывает к земле. Перекати-поле не бывает семейным.

— Почему приковывает? Разве ваши женщины не могут пойти с вами. Разве твоей жене было бы мало места в твоем доме?

— Женщины устают, они устроены иначе, они больше любят покой, уют. И потом, каждый человек, хоть мужчина, хоть женщина, находит в жизни свое дело, любимое, от которого трудно отказаться.

— Не понимаю. Наверно, я что-то не понимаю. Какое дело можно поставить выше счастья быть рядом с любимым человеком? Ради какого дела можно от него отказаться? Семья — вот забота женщины, другой заботе меня не учили. Я не понимаю.

— А Линда? Разве тебе приходило в голову, что Линде лучше бы позаботиться о муже, о детях, что она занимается совсем не тем, чем положено заниматься женщине?

— Линда тоже одна? Нет… это несправедливо! Несправедливо, что она тоже несчастна!

— Она так не считает. Мы ведь свое дело сами выбрали, никто нас не заставлял. И мы совсем не несчастны.

Адоня печально молчала, потом проговорила:

— Нет, Дар, неправильно ты говоришь. Мужчина должен делать дело, даже самое трудное. А его женщина должна быть рядом — ждать, встречать, любить, растить его детей. Всё это — дом и женщина хранит его. Но вы… совсем другие, — она посмотрела на звезды, вздохнула. — Вы живете иначе, по своим законам и мне ли, дикарке из джайвы учить, как вам надо жить, судить о ваших законах, если вы — вы! — считаете их справедливыми и мудрыми. — Она хмыкнула. — Дети иногда ловят в джайве крикуна и приносят в поселок. Они такие забавные, хотят походить на человека. Я иногда, наверно, казалась тебе такой же забавной.

— Что ты говоришь? — укоризненно проговорил Андрей. — Неужели ты можешь думать, что всё, связанное с тобой, с Эритом для меня ничего не значит, только забава, как крикун для детей. Я всё время забавлялся там, в старом Эрите? Это было похоже на забаву?

— Прости… Прости… Мне плохо сейчас, оттого и слова такие…

Андрей положил ее голову себе на плечо, прижался щекой к волосам.

— Поверь мне, завтра всё увидится тебе по-другому, не так уж всё плохо. У нас говорят — с горем надо переспать

— Ты уйдешь на свои далекие звезды. Неужели завтра я буду думать, что не так уж это и плохо? — горько проговорила Адоня.

Андрей молча погладил ее плечо.

— Но ты прав — завтра всё будет по-другому. Я хочу уйти, Дар. Я должна одна обо всем подумать.

— Почему ты перестала называть меня моим именем?

— Потому что для нас ты — Дар. Андрей — это не для нас. Я так глупо влазила в твою жизнь, строила соломенный мостик через пропасть, я ведь не знала, что она такая… что через нее нельзя…

— Она не так уж велика.

— Не надо говорить всякие слова, Дар… Я хочу уйти.