о мире, лежащем у престола Веды
На возвышении, в центре просторной палаты стоит высокий престол. Покрыт он большой, искристо-белой шкурой — даже и на ум не приходит, какой зверь мог носить этакую роскошь. Пряди длинные и блестящие шёлковым потоком текут по ступеням престола. Странные блики скользят по ним, будто играют отсветы невидимого пламени. И палата сияет такой же искристой белизной, как покров кресла, и оттого кажется холодной, ледяной. Беломраморный стрельчатый купол уходит вверх над колоннами, они похожи на великанские кристаллы хрусталя.
На престоле недвижно сидит Веда, облокотясь на подлокотник — чистый белый лоб опирается на тонкие пальцы. Тяжёлые раздумья омрачают её, хотя на бесстрастное лицо не ложатся даже тени их. Нет, одна печать на челе лежит-таки — об том, что думами она далеко-далеко от этого своего престола.
Из высоких, узких окон льётся голубоватый свет. Искристая белизна студёного камня, ледяной блеск полированных плит на полу, холодный простор — Веда кажется такой одинокой в спокойном величии своем…
А дворец-то престранный. Ежели присмотреться к стенам его, они будто в марево облачены — струятся, дрожат едва заметно. И белизна их то отливает вдруг в синеву небесного цвета, то в зелень травяную. Да уж и пол не так гладок оказался! Вот, будто проступил сквозь полированные плиты странный ковёр… Да нет, не ковёр! Летний цветущий луг! Но как он здесь, посереди палаты, среди мёртвого камня?!
Да где же стены беломраморные?! Неужто и впрямь надо поверить глазам, которые сообщают, будто может камень стать зыбким, как дым, бесплотным, и с лёгкостью растаять.
А наместо стен уже тёплый, широкий простор во все стороны раскинулся. И качаются белые ромашки да синие васильки у подножия престола, сияющего на солнце. Ласковый ветерок невесомо трогает бесстрастное лицо, и, осмелев, вдруг ныряет в густые кудри цвета красного золота, треплет пряди, как языки пламени, с огнём играет. Медленно вздымаются тяжёлые ресницы, глаза — ясные изумруды — смотрят сквозь берёзовую рощу и будто въяве видят девушку. Она печальна, прислонилась к молодой берёзке. Полевые цветы клонятся к её ногам. На девице старенький сарафан чистого небесного цвету. У Веды — её лицо. Веда опускает глаза и прикрывает их тонкой рукой. Медленно тает в подступающем сумраке облик девицы, заволакивается вечерней тенью лебяжий свет берёз…
Сидит на престоле владычица Веда… сидит на престоле деревенская ведовка Алёна. Один облик — два имени, две души. Не едина Веда, разлома чёрная трещина прошла по душе её.
Долгой чередой текли печальные размышления Алёны, попытки осознать: что такое она теперь. Отчаяние и безысходность сменялись пронзительной жалостью, нежностью мучительной, когда поддавалась она желанию оказаться рядом с Иваном или матушкой. Однако, их скорбь повергала её в такую бездну душевной боли, что кидалась Алёна прочь, всё равно куда, только подальше от людей, потому что чёрной болью её, как ядом, пропитывалось и дыхание ветра, и капли дождя, и вяли травы там, где припадала она к земле в безутешном горе своём и одиночестве.