Арвид лежал поверх одеяла, курил, глядя в темноту. Он давно уже лежал так, без сна — была глубокая ночь. Ксеня наконец заснула, но сон был неспокойным — он чувствовал это по ее неглубокому дыханию…
Почему-то вспомнился экзамен… Его главный бой… Инструктор назначил ему на экзамен бой против человека с бичом. Удар кнута, управляемого умелой рукой, способен вырывать из тела полосу живой плоти. У «Черных всадников» подобный бой считается самым главным испытанием, но проводят через него далеко не всякого — когда человека бьют бичом, он либо ломается и становится рабом, либо переходит какую-то грань и теряет чувствительность к боли. Потом ему в жизни уже ничего не страшно, потому что исчезает страх перед физическим страданием. Так «Черные всадники» приобретали невосприимчивость к боли. А у прославленных запредельными способностями ниндзя, подобное качество воспитывали десятилетиями, начиная с первых дней жизни.
…Время боя — шесть минут, бесконечность. Арвид не знал, выдержит ли. Надо быть подвижным, как муха, чтобы шесть минут крутиться, вертеться, уворачиваться от бича… Но страха не было.
Бой закончился через полторы минуты — Арвид прорвался к «погонщику», вырвал кнут и сбил инструктора с ног.
Был ли это его главный бой? Тогда казалось — да. Но что, в таком случае, его бой за Ксению? Бой с тенями прошлого, которые упорно застят ей жизнь. Как мне оживить душу твою, заколдованная моя принцесса? Как утолить печали твои? Как научить снова радоваться жизни?
Арвид привстал — Ксеня пробормотала что-то неразборчиво… Он тихонько встал и бесшумно вошел к ней. Лицо ее было неспокойным, отзвуки тревожных снов пробегали по нему. Арвид постоял, сел рядом на низкий табурет. Рука ее лежала поверх одеяла вдоль тела, и, помедлив, он осторожно взял ее ладонь в свои. Раньше, когда кошмары мучили ее почти каждую ночь, иногда этого было достаточно. И теперь тоже — некоторое время она была спокойна, сон стал ровным и глубоким. Но вот брови дрогнули испуганно. На лицо опять легла тень тревоги. Через минуту что-то снова испугало ее, дрожь пробежала по лицу, по губам, дернулись пальцы рук, метнулась по подушке голова. Арвид погладил ее руку тихонько. Ксения встрепенулась, вскинулась, испуганно уставилась на него.
— Ты! — выдохнула облегченно.
Но через мгновение пришло осознание, что страхи — только сон и вновь проступила маска отстраненности. Она отняла руку, нервно провела ею по глазам, будто стирая остатки кошмара. Спросила глухо, и нотка неприязни не укрылась от Арвида:
— Я звала тебя?
— Нет.
— Тогда почему ты здесь?
Он промолчал. И взгляд ее ускользнул в сторону. Она не двинулась, не пошевелилась почти — только чуть приметно отвернула голову. И сделалась бесконечно далекой, отдельной. Он молчал, и это беспокоило Ксеню. Она не замечала, что побелевшие пальцы стискивают одеяло, ее выдавала прикушенная губа и нервный блеск неспокойных глаз. Не выдержав, она взглянула на него.
Арвид сидел, низко опустив голову. Ксения вдруг тронула его руку, он удивленно поднял глаза.
— Арвид… — тихо проговорили Ксеня. — Завтра я уеду. Не держи меня, не надо, — добавила она торопливо, опережая его слова.
— Почему? — помолчав, спросил он.
Ксюша неопределенно повела плечом:
— Я хочу домой…
— Там нет ничего твоего… Вот, здесь твой дом, мы — твоя семья.
— Это ты так решил? — голос Ксении дрогнул — настроение ее переломилось. Она села в кровати, прижалась спиной к стене. — А по какому праву? Я что — эстафета? Переходящий вымпел?
— Перестань.
Ксеня умолкла, теперь Арвид слышал только ее неспокойное, прерывистое дыхание. Если она сейчас заговорит, она снова сорвется, понял он. И может сказать что-то, чего не захочет или не сможет исправить…
— Ксюша, — тихо проговорил он, — не говори ничего сейчас, вгорячах…
— Боишься, что я уже не отвечаю за свои слова? Как это… Недееспособна? — с усмешкой прервала она его.
— Не надо… Что ты глупости говоришь?
— Глупости? Пусть так. То, что для тебе глупости — для меня — мои мысли! Мои желания! Моя жизнь! Я устала оглядываться на тебя. Я хочу жить так, как мне хочется! А хочется мне остаться одной. По-твоему, это глупо — и плевать! Мне плевать на твое мнение! Не нравится тебе? И прекрасно! Я своего никому не навязываю! В отличие от тебя! Будь добр, держи свои мнения при себе! Ты у нас добреньким, правильным стал — так и продолжай! Грехи отмаливаешь? Мне, может, тоже есть что отмаливать. Но мы по врозь это делать будем!
Самым трудным в отношениях с Ксюшей были для него даже не эти обидные слова, которые она сказала только что. Эти и им подобные она выкрикивала, бросала ему в лицо много раз. И Арвид говорил себе, что это не Ксюша, это не нее грубость, жестокость, злоба — это не Ксюша, это ее беда. Но отчаянно тяжело было не позволить себе положить руки на острые, беспомощные плечики, тихонько привлечь к себе, укрыть от этой беды, и жестокости, и злобы; отогреть в ладонях осунувшееся личико… Сказать: «Тише, маленькая моя, не надо ничего… Не думай ни о чем, обо всем забудь… Только доверься мне, обопрись на меня своей душою… И все пройдет, все будет хорошо…» И говорить ей слова любви, утешения и видеть, как растапливают они лютую стужу глаз, и снова пробивается сквозь этот лед тот ясный, спокойный, невероятный свет чистоты и покоя, который мог исходить только из такой же успокоенной и чистой души, перед которым замер он тогда, ошеломленный, онемевший… Нет, не будет этого ничего. Будет взрыв ненависти и ужаса. Ужаса перед ним и перед тем, что происходит с ней самой…
Арвид молчал. Только лицо его стало бледнее обычного. Ксения зло усмехнулась:
— Ну, и что ты молчишь? Жалеешь, что нянькался со мной все это время, а оно впрок не пошло! А теперь знаешь, что ты еще можешь сделать? Я тут тебе наговорила… Обидно, наверно? А ты возьми и врежь как следует, у тебя здорово получается, профессионально…
— Ксюша!.. — задохнулся Арвид, вскинул на нее глаза.
И столько было в них отчаяния, боли, что взгляд ее скользнул в сторону.
— Довольно… Иди… — не глядя на него, проговорила она. — И не приходи больше. — Она усмехнулась: — Мне надо научиться обходиться без няньки.
Арвид еще надеялся, что утро что-то изменит, но лицо Ксении осталось такими же чужим и равнодушным — будто за окном трамвая.
— Ты отвезешь меня в аэропорт? — спросила она.
— Ты улетишь, как решила. Я об одном только попрошу… Через несколько дней улетишь.
— Зачем это еще?
— Я хочу, чтобы ты со мной в горы сходила.
Ксения посмотрела удивленно и насмешливо, не сочтя нужным тратить на это слова.
— Я хотел привести тебя в одно место. Это не для меня… для Олега.
Ксеня поморщилась:
— Ты что, придумал такой ход? Его именем спекулируешь?
— Перестань… Я этого не заслужил.
Помолчав, Ксеня спросила:
— Сколько дней это займет?
— Сегодня ясно. Если погода не испортится, завтра выйдем, послезавтра вернемся.
— А сегодня выйти нельзя?
— Мне надо приготовиться.
— Три дня… Хорошо, я останусь еще на три дня.
Погода установилась солнечная и не помешала им отправиться в горы. Сначала ехали на машине. К Ксениному сожалению это было недолго. В горном поселке Арвид оставил машину у худого высокого старика — знакомого отца. Дальше надо было идти пешком.
Ксения в горы ни разу не ходила, но заранее решила, что ни пищать, ни жаловаться Арвиду она не станет, как бы тяжело ни пришлось. Однако вначале это было что-то вроде приятной прогулки. Арвид нес большой рюкзак, ее маленький рюкзачок в сравнении с его ношей можно было и в расчет не принимать. Толстая подошва удобных ботинок пружинила, и Ксеня шла легким упругим шагом. Но тропинка забирала все круче. Иной раз Ксюше приходилось цепляться за кусты, чтобы одолеть крутизну. В такие моменты ощутимее чувствовался вес рюкзачка. Арвид шел впереди без всяких признаков затруднения, и Ксению раздражало, что он и оглянуться не удосуживается.
После той дикой истерики Ксения была постоянно раздражена, злилась. Надежда, которую она так опрометчиво обрела, рухнула в одно мгновение. И все ее страхи вернулись с удвоенной силой. Зачем он уговорил ее поверить в будущее, ведь она почти уже смирилась с тем, что будущего у нее нет. Теперь — опять больно и жутко. Не будет ничего из того, о чем он говорил. Просто он не знает, что с ней происходит, а она — поверила и жестоко обманулась. Почему он, такой проницательный, не может понять, что надо оставить ее в покое? Эгоист, как все они… Врет без конца… Уговаривал ведь на несколько дней поехать. Живет надеждами? Да плевать на эти его надежды! Она-то чем живет, на что надеется, ведь ясно все! Что она до сих пор делает здесь? Хорошо — еще два дня…
Когда у нее от усталости начали дрожать ноги, он, наконец, свернул с тропинки на маленькую полянку, уже покрытую иглистой молодой травой, и начал снимать рюкзак.
— Мы спешим или как? — спросил он, помогая Ксене освободиться от лямок.
— Куда нам спешить? — буркнула она.
— Тогда предлагаю с часок отдохнуть. Ты не против? Очень хорошо, принято единогласно.
Ноги уже болели, и Ксеня со страхом подумала о том, что завтра надо будет возвращаться. «Да я неделю с этой горы слазить буду!» Она хорошо помнила, как чувствовала себя в школе, например, после лыжных забегов, как смеялись с подружкой друг над другом, спускаясь по лестнице. Обе были те еще спортсменки! Почему-то вверх по лестнице подниматься было легче. «Едва ли завтра мне будет весело!»
Арвид раскатал спальный мешок и предложил Ксене отдохнуть на нем. Она не заставила себя уговаривать. Он, тем временем, приготовил обед и позвал ее «к столу». Она бы предпочла еще полежать — солнышко так ласково пригревало, а лежать без движений оказалось таким блаженством! Но заставила себя встать, и, хоть и без охоты, но принялась за еду. Однако вскоре выяснилось, что она страшно голодна — после такой «разминки», на свежем воздухе все показалось необыкновенно вкусным.
— Я сам уберу, — остановил ее Арвид, когда после обеда она начала было складывать хлеб в полиэтиленовый пакет. — Иди, отдыхай.
И Ксюша с удовольствием предоставила ему все хозяйственные заботы.
Подставив лицо солнцу, она подумала, что немыслимо вставать через несколько минут и опять тащиться в эту бесконечную гору. Но у нее еще было достаточно сил, чтобы вспомнить о слове, данном самой себе — ни в коем случае не жаловаться. Мысли ее незаметно скользнули в другое русло: куда все же он ведет ее? Что в этих горах может быть связано с Олегом? Ну, ходили они здесь, понятно это. Может, Арвид заставит ее покорить какую-нибудь вершину в память об Олеге? Ксения вздохнула протяжно, закрыла глаза.
Когда Арвид счел нужным продолжать путь, она, к своему удивлению, обнаружила, что чувствует себя почти так же хорошо, как в самом начале.
Зеленая лужайка, что приютила их, оказалась едва ли не последней на подъеме. Трава почти исчезла, из растительности оставался жесткий кустарник с еще голыми ветвями. Листики укрывались пока в набухших почках, не доверяя весеннему, обманчивому в горах теплу. Вот камня было в изобилии — холодный, серый, он топорщился скалами, покоился огромными валунами между которыми петляла тропинка, стлался под ноги мелким крошевом.
Арвид впереди неожиданно остановился, обернулся.
— Дальше пойдем в связке, — сказал он. — В кино видела, как это делается?
— Куда ты меня ведешь? — не удержавшись, недовольно проговорила Ксеня, раздраженная холодом и неприветливостью того, что она видела вокруг. — Ну не тащусь я от романтики гор, понимаешь ты?
— Уже недалеко.
Ксения недовольно вздохнула.
Теперь тропинка лепилась к почти отвесной скале, а справа круто обрывалась вниз. Арвид неторопливо, уверенно пошел впереди, Ксеня же ступила на тропинку так, будто та могла вдруг опрокинуться или предательски качнуться под ногами. Она старалась идти как можно ближе к стене. Метров через десять Арвид остановился.
— Голова не кружится? Хочешь, возьми меня за руку.
Ксюша неожиданно для себя шагнула к обрыву, заглянула вниз. На самом дне провала виден был узенький, ненастоящий голубой ручеек с зелеными берегами. От ее ботинок и до самой этой зелени падал почти отвесный склон, серые лбы камней выпирали из него. «Только качнуться… Чуть-чуть… случайно, нечаянно… И почти сразу ничего уже больше не будет. Вон там, рядом с ручьем будет лежать тело. И эти камни, трава, вода отдадут ему ровно столько внимания, сколько оно стоит… это ненавистное тело…» Ксения подняла глаза вверх и натолкнулась на взгляд Арвида. Он смотрел внимательно и серьезно. Потом сказал:
— Вместе.
Она отшатнулась назад, в глазах закипели слезы. Слезы беспомощной злости и отчаяния. Как он смеет?! Как смеет читать в ней?! Ее душа, это только ее душа! Это не книга для каждого!
— Я никуда не хочу идти! Я устала! Куда ты меня тащишь? Мне противны твои горы! И ты мне противен!
Ксеня в отчаянии ударила кулаками по каменной стене, раз и другой.
— Ты такой же непрошибаемый, как эти камни! Сколько мне еще говорить? Оставь! Оставь! Оставь меня! Господи! Я не могу так больше!
Она со стоном прижалась к камню лицом, всем телом, плечи ее дрогнули и напряглись — она изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. Арвид прислонился спиной, потом, цепляясь курткой за угловатые камни стены, опустился на корточки. Помолчав, глядя в даль, сказал:
— Олег в четвертом классе еще был, когда мы эту пещеру разыскали… Потом много раз ходили в нее. От дождя, от снега, от тумана в ней укрывались, ночевали иногда. В ней редко кто бывал, и нам нравилось думать, что она наша. Олег придумал устроить в ней тайник. Я хочу посмотреть… там должна быть одна вещь, память об Олеге.
Помедлив, Ксения обернулась, прижалась к скале спиной и затылком, подняла лицо к небу, ожидая, пока просохнут в глазах не пролившиеся слезы. Потом вздохнула, посмотрела на Арвида сверху вниз. Он молча поднялся.
Вспышка ярости как будто придала ей силы — шаг ее стал энергичным, настойчивым, будто она злилась не только на Арвида, но и на все, что имело к нему отношение — тропа под ногами, высокомерные холодные вершины, равнодушные скалы…
Им пришлось сделать еще два привала. Арвид молчал почти все время, а если говорил, то коротко и односложно. Им вдруг овладело равнодушие. Он не знал теперь, зачем ведет Ксению в их с Олегом пещеру — она ей не нужна. И он ничего не сможет сделать с теми чувствами, которые живут теперь в ее душе — для него там больше нет места. Его попытка стать ей необходимым, обернулась изнанкой. Она уедет, и ему нечем остановить ее. Она уедет именно от него, потому что ей плохо с ним, хоть в пропасть… Тяжесть давила на плечи, словно то были не лямки рюкзака, а все эти горы навалились на него. Тяжесть безысходности… опустошенности… Как тяжка, оказывается, пустота.
Арвид знал, как нужны они друг другу. По одиночке они пропадут. Что останется ему — лишь новый контракт, игры со смертью? А она? Что она будет делать наедине со своей бедой? Кто поможет ей? Он был бы счастлив наполнить ее жизнь своей бережной любовью, нежностью, новыми надеждами, если бы только захотела она протянуть ему опустошенную чашу своей души… Но как найти слова, как заставить поверить в то, что он знает наверняка? Вот в эти последние часы, пока она еще здесь, и еще не произошло непоправимого? Нет этих слов… Пусто…
Солнце еще не коснулось далеких вершин, но уже склонилось над ними, когда Арвид остановился. В это время они шли вдоль подножия почти отвесной стены. Он остановился и посмотрел вверх, на стену. Ксеня тоже равнодушно скользнула по ней глазами, но не увидела ничего достойного внимания — стена, как стена, серый неровный камень. Арвид снял рюкзак и подошел вплотную к стене. Ксения отошла и села на большой валун.
— Встань с камня, — тут же, не оборачиваясь, сказал он. — На рюкзак сядь.
Ксеня молча пересела и стала смотреть, как Арвид начал подниматься по стене. Так вот такой их дальнейший путь? Шуточки! Он что, хочет, чтобы она тоже вот так?.. И вообще, куда это он? Стена черт знает на какую высоту поднимается! Она что, одна тут останется? Да у него же и страховки никакой нет! А грохнется? Ксеня зло сжала губы. Ах, пусть делает, что хочет!
Арвид поднялся уже на несколько метров, и Ксене стало страшно — он и вправду сорвется! За что он умудряется там цепляться? Ну куда же он! Ксеня опять скользнула глазами вверх, пытаясь определить, к какой цели он устремился, а когда опустила глаза — Арвида на стене не было. Ксеня вскочила на ноги, — в этот момент он снова появился. Оказалось, что Арвид стоит на каменном козырьке, который снизу рассмотреть невозможно. Он сбросил вниз веревку с карабином.
— Давай рюкзаки.
А, так это, наконец, та самая пещера!
Ксения защелкнула карабин на лямках рюкзаков. Арвид втянул их и снова сбросил веревку.
— Застегни у себя на поясе.
Через две минуты Арвид поставил ее рядом с собой, прямо перед ней был узкий каменный зев пещеры.
— Вот… Добро пожаловать, — равнодушно сказал Арвид.
Ксения искоса коротко посмотрела на него — с Арвидом что-то происходило. Она усмехнулась про себя: неужели его бесконечное терпение кончилось? Ксеня шагнула под свод пещеры, осмотрелась. Она была не очень просторной, узкой, но ввысь глубоко разрезала скалу. Пол ее от входа повышался незаметно, потом становился круче. Глаза привыкали к полумраку, и Ксения увидела, что из дальнего угла пещеры вглубь горы идет трещина.
— Там что?
— «Шкуродер».
— Что это значит?
— Узкий ход.
Ксеня прошла вглубь и увидела след костра. У стены была навалена кучка изрубленного хвороста.
— Смотри-ка, дрова! — указала Ксения на хворост.
— Наши с Олегом.
— И ты с тех пор не был здесь?
— Нет.
Черт побери! Зачем он притащил ее сюда, если разговаривать не хочет? Ксеня резко отвернулась с намерением больше ни о чем не спрашивать. Снова посмотрела на кучу хвороста и увидала вдруг двух белоголовых мальчишек, таких, как на немногочисленных детских фотографиях Олега. Увидела, как они деловито хлопочут, рубят толстые неподатливые сучья, заготавливая для будущего костра… Дрова — вот они. А где те светлые мальчики? И костра из заготовленных дров не разожгли… Вдруг поняла, что сейчас хлынут слезы, и изо всех сил прикусила губу — заставила отступить охватившее ее чувство утраты.
Арвид прошел мимо нее к дальней стене пещеры. Что-то начал расчищать там, из-под рук посыпалась земля с каменным крошевом, и оказалось, что к стене привален плоский камень. Арвид отвалил его, открыв довольно просторную нишу. Ксеня с интересом смотрела, как он извлек оттуда свернутую веревочную лестницу, одеяло, небольшой мешок и картонную коробку из-под обуви. Из коробки он извлек толстую тетрадь в клеенчатом черном переплете.
— Вот. За этим мы шли.
— Что это? — тихо спросила Ксения.
Та волна острой тоски, внезапно нахлынувшая на нее, совсем вытеснила злость на Арвида.
— Олежка придумал, — чуть улыбнулся Арвид. — Он фантазером был. Придумал записывать мысли, мечты, желания, обиды — все, что вздумается, про что не всегда скажешь. Тетрадка дома лежала, потом мы принесли ее сюда.
— Мне… можно?..
Он подал ей тетрадь. Ксеня подошла к выходу, к свету, раскрыла обложку. Мальчишечьи неровные каракули… Она осторожно, будто имела дело с одушевленным существом, перевернула несколько страничек. Часто совсем коротенькие, но иной раз и довольно длинные записи, сделанные в разное время — отличался цвет пасты, иногда записка писалась карандашом… А подчерки — похожи. Только у Арвида более устойчивый, и записки его отличались лаконичностью и… рассудочностью, что ли, — всегда ровные строки начинались с даты, потом обращение: «Олежка… Брат…» У Олега на странички выплескивались эмоции и строчки бежали вкривь и вкось, изобиловали вопросительными и восклицательными знаками. Да и начинались они зачастую с вопросов, типа: «Зачем ты…»
Тоскливо сжалось сердце, и Ксения поняла, что в этой тетради — встреча, после которой ей снова предстоит разлука и потеря. Потеря?.. — она обернулась, Арвид возился с рюкзаком. — Но Арвид — вот, рядом, никуда он не теряется, она сама бежит от него. От этой, совсем простой мысли, ей стало больно. Ксения неожиданно почувствовала, что тетрадь что-то изменит в ней, она станет другой, когда перевернет последнюю страницу. Ксения закрыла ее, прижала к груди, обхватив себя за плечи.
— Тебе холодно? — сейчас же спросил Арвид.
Она не ответила, и он снял куртку, укрыл ей плечи — его тепло обволокло ее. Ксения закрыла глаза, прикусила губку. Некоторое время она стояла, прислонившись к стенке, бездумно смотрела вдаль. Горы были серые, неприветливые, низкое солнце больше не грело, и от снега, лежащего на склонах и в ущельях, потянуло холодом. Потом Ксеня поняла, что солнце скоро уйдет, и станет темно, — раскрыла тетрадку.
Она читала, погружаясь в их мир, в переживания, надежды. Она заново узнавала Олега и Арвида, будто слышала их голоса. Порой улыбалась, иногда рассмеявшись коротко, умолкала, торопилась дальше. Иногда смахивала слезы, застилающие строчки, нетерпеливо поворачивала тетрадь к свету, которого становилось все меньше. Она не заметила, как Арвид принес ей свернутый спальник, и она устроилась на нем, продолжая читать.
Арвид развел костер, занялся ужином. В котелке уже булькало что-то ароматное, когда он позвал:
— Ксюша, темно ведь совсем.
Она не ответила.
— Мы заберем тетрадку, — снова позвал он.
— Арвид… — вдруг глухо выговорила Ксеня. — Здесь тебе… Его последнее письмо, — Она обернулась, посмотрела глухими, как черные омута, глазами. Протянула тетрадь: — Прочти.
Арвид взял тетрадку, и она опять отвернулась, сжалась, подняв острые плечи. Он сел к костру. В глаза бросились четкие фиолетовые строчки, беглый, не детский подчерк брата. Он был здесь! Арвид торопливо, перескакивая через слова, стал читать… Потом… Взгляд его все медленнее скользил по строкам, будто его придавливало тягостное ощущение вины, сожаления, раскаяния, скорби и — отчаянное осознание непоправимости.
Он нашел в себе силы дочитать до конца. Потом подошел к стене, отгородился спиной от Ксении, от света, прижался лицом к стиснутому кулаку. Арвид никогда еще так не плакал… Бывало — кричал неистово, матерился, мешая слезы с копотью и грязью, или глотал с усилием горький удушливый комок… Но так — немые слезы, тяжелые, как свинец, а внутри все дрожит от напряжения, от отчаяния, от боли… Неожиданно почувствовал горячее прикосновение к плечу, зло отвернулся — не любил выставлять на показ свои слезы, и когда жалели не любил.
— Прости меня, — вдруг услышал он, и, поддаваясь внезапному порыву, вопреки опасениям своим, резко обернулся, рывком прижал ее к себе.
Она запрокинула белое, как мел лицо.
— Держи меня… — вырвалось стоном. — Удержи…
Арвид вскинул ее на руки, прижался мокрым лицом к ее волосам.
— Ксюша… девочка моя… Я никуда тебя не отпущу… Нам нельзя друг без друга… Пропаду ведь я без тебя, не бросай… Девочка моя золотая…
Он говорил и говорил ей какие-то слова, не слыша себя, не помня… Не понимал, чьи слезы на его губах — его или Ксенины. Ее руки обвивали шею Арвида, он чувствовал ее теплое дыхание на шее, и чувствовал, что сходит с ума от боли и от любви… Сердце опаляли слова, которые он только что прочитал.
…"Здравствуй, брат. Вот, написал, а что дальше? Почему-то шел сюда в надежде, что найду что-нибудь. Весточку от тебя. Теперь так пусто на душе. Где ты? Ты жив, я знаю. Иначе я почувствовал бы. Но в это даже отец, кажется, уже не верит. А я знаю — жив. Только почему молчишь? Этого я ничем объяснить не могу. Если в тюрьме, как большинство наших, так оттуда тоже письма идут. Мне кажется, ты опять контракт подписал, и не хочешь, чтобы я знал. Брат, дай знать о себе. Мне без тебя плохо.
Знаешь, в мыслях я с тобой часто разговариваю. Советуюсь даже. Не знаю, как получается, но в этих разговорах ко мне приходят правильные решения, как будто ты и вправду даешь мне нужные советы. Мистика, да? Ты бы сейчас посмеялся надо мной.
Я и сейчас — пишу в этой нашей тетрадке, а будто говорю с тобой. И уверен, ты это прочтешь. Я не знаю, встретимся ли мы. Я столько раз видел, как смерть приходит к молодым — без предупреждения, внезапно, к сильным, полным жизни… Мне кажется, ко мне она тоже придет не в старости. В любой момент. В детстве, я помню, боялся смерти. А сейчас — нет. И смерти нет. Правда, я знаю. Ко мне ребята приходили, все, кто погиб. Это был сон, но странный. И с ними был Зема. Я даже во сне удивился, а когда они уходили, я кричал на него, что он живой, что ему остаться надо. А он улыбался, виновато так, и уходил. Я потом только узнал, что к тому времени он уже погиб. Странно, да?
Что это я все про смерть? А, вот что я сказать тебе хотел, — надо жить, каждый день жить. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Когда там погибали молодые, знаешь от чего мне горько было? Если он не успел сказать девушке своей, как он любит ее, то ведь и не скажет уже. Или у матери прощения не попросил… А ведь наверняка думал об этом, если не дома, то там, на войне, ко всем мысли такие приходят. Отложил на «потом», а этого «потом» у него не оказалось, — нельзя было откладывать.
Не знаю, понял ли ты меня, брат. Откладывать ничего нельзя. «Делай то, что должно и пусть будет то, что будет». Толстой сказал, умный же он мужик был — я тут как-то случайно его «Наставления» почитал!
Я стараюсь каждый день проживать, как последний. Друзьям все отдавать, без остатка, девушке своей любимой. Ох, братишка, если бы ты знал, какой я счастливчик! Какое чудо моя Ксюша! Я до сих пор не верю, что она согласилась замуж за меня выйти! Это не девушка, а солнышко — светлое, доброе, радостное. От одного ее присутствия тепло становится. Как бы я хотел познакомить вас! Ей я тоже тороплюсь отдать мою любовь, нежность, все, что есть у меня. Надеюсь, что смогу
сделать ее счастливой.
Арвид, я отчаянно хочу верить, что ты живешь где-то! А если не даешь знать о себе, так на это есть причины. Но иногда ворохнется вдруг червячок в душе: а если… Я сразу велю ему заткнуться, и все же… иной раз ловлю себя на том, что я как будто за двоих стараюсь жить, и за себя, и за тебя.
Уже светает. Всю ночь будто говорил с тобой. Написал мало — думал много. На душе легко стало.
Братишка, если мы не встретимся, но ты прочитаешь это мое письмо, если со мной случится что-то — не горюй. Значит, так надо было. Кому? Может, Богу — я стал верить, нет, я знаю, что он есть. Ты живи за меня тоже, ладно? Люби за двоих, жизни за двоих радуйся. Если что — помоги Ксюше моей, найди ее, адрес я напишу в конце.
Перечитал — что-то мрачновато получилось у меня, вроде умирать собрался. Нет, умирать я не собираюсь, я только жить начинаю. Просто это под настроение — от тебя никакой весточки нет, вот я и «наразмышлял».
До встречи, братишка".
…Ксеня вдруг тихо сказала:
— Отпусти…
Арвид поднял голову, окинул взглядом ее лицо:
— Я теперь тебя никуда не отпущу, — проговорил он уверенно и шагнул к постели, что приготовил ей у костра, и закрыл ее рот своими губами, лишая возможности запротестовать.
Именно в этом момент смятения и слияния чувств, когда горе и радость тесно переплелись и объединили их двоих, сблизили их, как никогда раньше, он должен был вырвать ее у кошмарных призраков прошлого.
— Доверься мне, родная моя… Девочка моя золотая, любимая…
Он не давал ей прийти в себя, ошеломил бережными, но настойчивыми ласками… Он и сам потрясен был тем проницанием ее, которое испытывал сейчас, он понимал и чувствовал ее, как самого себя. Едва с губ ее готов был сорваться протест, он опережал его, и слова растворялись в поцелуях. Он чувствовал, когда ласки его приближались к опасной границе, за которой начинался ее страх — и в последний момент отступал. Он заговаривал ее тревогу, опутывал, пленял словами, как жемчужными путами… Он находил для нее слова, которые никому и никогда не говорил, а теперь они сами приходили из тайников души, хранимые там — для нее. И Арвид заставил ее забыть обо всем, кроме его любви, полонил ее мысли, и все чувства ее принадлежали ему, и тело ее признало безусловную власть его рук, губ, стало покорным и с готовностью отзывалось ласкам… И когда она гибко выгнулась в последней неге, он был счастлив.
…— Ты плачешь?
— Мне сейчас так легко… Кажется, полетела бы.
— Отчего же плачешь?
— Солнечный дождик тоже ведь бывает…
Арвид приподнялся, склонился над ней, тронул губами мокрую щеку.
— Спасибо, солнышко мое.
Арвид вытащил рюкзаки, захлопнул багажник и увидел человека, стоящего сбоку машины. Он улыбался. Глаза Арвида сделались глазами стрелка. Ксеня тронула его за руку, и он спохватился:
— У нас гости. Это мой старый знакомый.
— Я вас второй день дожидаюсь, — снова улыбнулся человек, которого Арвид меньше всего ожидал и хотел видеть.
— Иди, Ксюша, — он легко обнял ее одной рукой, прикоснулся губами к волосам. — Мы сейчас зайдем.
Ксеня беспокойно скользнула по его лицу взглядом, улыбнулась незнакомцу и, кивнув, скрылась за дверями.
Он подошел к Арвиду, протянул руку:
— Ну, здравствуй.
Помедлив, Арвид крепко пожал ее.
— Здравствуй, Батя.
— Не рад?
— Ты ведь не с добром.
Инструктор прищурившись, смотрел на него.
«Платим за все, — вспомнил Арвид. — За ошибки — вдвойне».