в которой Алёна не появляется, а в Ярине странные перемены идут
Вот с той ночи и затосковал Ярин. Не то чтобы страх его одолел, нет, бояться он не боялся, но вот ожиданием мучился. Слова-то Алёнины помнились: «Твой черёд последний». Пока Филька живой был, он вроде как заслоном стоял между Ярином и Алёной, вроде чтоб до Ярина добраться, должна была Алёна наперёд с Филькой расправиться. И вот, нечем стало заслониться, остался с Алёной один на один, лицо к лицу. Ждал. А она никак себя не являла.
В то время начал Ярин замечать, что неладное вокруг него творится. Что — и не разобрать. Вот, к примеру сказать, люди стали избегать встречаться с ним. Ни раз и не два видел, как человек, встречь идущий, шагу прибавлял, чтоб спешно юркнуть в первый же проулок, а хоть и в чужие ворота.
А то другое ещё: в смоляных кудрях вдруг стала обильно пробиваться седина. Да и кудри уж шёлковыми никак не назовёшь. Жёсткая сивая грива падала на плечи спутанным колтуном.
Смеяться Ярин будто разучился совсем, скалился, как злобный кобель цепной.
Теперь в голову никому не придёт сказать об Ярине, красавчик, мол.
А на святки и вовсе ужасное что-то случилось. Неделя святочных гаданий всегда была праздником для молодёжи. А уж смеху-то, шуток! Девки стайками пёстрыми сбивались, шушукались, таясь от парней. Уговаривались, в чьём доме гадать соберутся. Парни их тайные уговоры подслушивали, да свои сговоры составляли. Про то, как нагрянуть в разгар гадания, переполошить гадалок. Иль как в баню ворожить пойдут, гукнуть по-дурному под дверью.
Ну и, ясное дело, не сиделось вечерами молодым, собирались девки да парни весёлым гуртом пройтись по деревне из конца в конец, песни попеть. А то со снежками забаву учиняли, парни норовили в сугроб девок загнать, а те спуску не давали.
И вот Ярин, оставшись совсем один, слушал как-то задорные песни да смех за окошком. Вспомнилось, как ходил за околицу к костру, на игрища. Вроде и притворный вид тогда делал, что предоволен этими вечерами, за Алёнкой хвостом таскался, а по правде если — ведь от души ото всей хохотал над чужими шутками, и сам шутил, и веселье всамделишное было. И так это потянуло Ярина туда, где было весело, легко, и решил он тоску развеять.
Вышел Ярин на крыльцо, натягивая варежки, прислушался, в какой стороне слышатся смех да голоса молодые, пошёл туда, к ним. Время было вечернее, сумерки крепко загустели, потому Ярин не сразу увидал, что чуток впереди него девка какая-то оказалась и шла в ту же сторону, что и он. У Ярина и мыслей-то насчёт неё никаких дурных не было. Ну, от скуки прикидывать, может, стал, чья такая; ну, приглядевшись, подумал: «Экая ладная! Что яблочко ненадкусанное. А надкусить, дак сладка поди…» Девка раз обернулась, другой — шагу прибавила. Ярину это не шибко поглянулось — каждая дура воображает себе невесть чего, да при случае его же и обвиноватит! Догнать да пугнуть в отместку? Тут-то девка, коротко за спину себе глянув, взвизгнула и припустила, что есть моченьки к ближайшему дому. При этом орала, что ни попадя.
Ярин уж почти поравнялся со двором, в который девка влетела, мимо пройти наладился. И тут ворота распахнулись настежь, и из них мужиков человек пять вывалило, кто с палкой, кто с топором: «Где волк?!» — и к Ярину. Он аж шарахнулся от них. Они же, то ли пьяны, то ли слепы — к нему. Слава Богу, один зрячий оказался, крикнул: «Стойте, то ж Ярин!» Остановились. Кто-то плюнул: «Тьфу ты, нечисть!» На том дело и кончилось. Только Ярину на душе тошнёхонько стало и отбило всякую охоту в гулянку идти. Скрипнул зубами и повернул в другую сторону.
Дома тоже неладно в последнее время стало. Обычно дом многолюден был, шумлив. За столом соберутся все, — будто праздник. И разговоров, и рассказов про случаи смешные домашние, про деток, что тут же за столом сидят. Сроду промеж своих никакой вражды иль там обид, недомолвок не было. Любили друг друга, крепко дружны были, тем и сильны. И вот теперь — как будто в семье тяжело болен кто, все тихие стали, какое там веселье. На ребят и то шикали: «Тихо вы, неслухи!»
Ярин догадывался, что причиной этим переменам он сам. А почему — понять не мог. Ведь не смутные догадки, что по селу про него бродили, виноваты. Оно и раньше случалось, что набедокурит Ярин, так родичи стеной вставали: «Доказы есть? А коль нету, не мели что ни попадя, пока язык не оторвали!» Болтуны и притихали. Что ж теперь? Не понимал Ярин.
…В то утро Ярин не в духе встал, он теперь нечасто в добром настроении пребывал. В доме лишь мать была. Собрала Ярину позавтракать, он зачерпнул щей ложку и подскочил, как ошпаренный — щи мать с пылу с жару налила, а он не постудил. И такое зло охватило Ярина, ложку прочь зашвырнул, к матери рывком повернулся… да и застыл. Матушка белее белого сделалась, крестилась и пятилась от него, а в глазах её такая жуть смертная застыла…
— Ты чего, мамо? — растерянно проговорил Ярин.
— Ох, Боженька мой!.. За что?! — вскинув руки к лицу, зарыдала мать.
— Да об чём ревёшь? — опять начал сердиться Ярин.
— А то не знаешь? Вон, глянь иди…
В горнице, в простенке висела большая медная пластина, отполированная так, что в неё глядеться можно как в неподвижную воду. Отец привёз таку диковину, когда несколько лет назад к князю ездил. Тогда сельчане в дом к ним ходили, только чтоб глянуть в неё. Шибко Ярину эта глядельная пластина нравилась, любил он кудри чесать перед ней, аль так просто глянуть на себя. И теперь с удивлением и робостью подошёл он к стене, заглянул в сияющую зеркальную гладь. Не закричал, не шарахнулся прочь от того, что увидел, смотрел долго и пристально.
Смотрел в жёлтые звериные глаза с маленькими чёрными зрачками. На сивую встопорщенную гриву глядел. Рассматривал с болезненным любопытством губы свои, зубы и удивлялся, как это они, человечьи, а удивительным образом напоминают волчью пасть. Клацнул зубами — в точности по-звериному получилось.
Мать всхлипнула сзади:
— Что творится с тобой, сыночек мой?
Ярин ухмыльнулся. Волчье рыло исчезало на глазах, на месте его проступало человеческое лицо.
— Это всё ведьма. Ёе дела.
— Какая ведьма, сынок? — испуганно спросила мать.
— Алёнка! Какая ещё?
— Её ведь нету. Что ты? Схоронили ведь её!
Глянул Ярин на мать с хмурой усмешкой, ничего не ответил.