Из всей семьи только Виталий в полной мере располагал информацией о происходящем. И ещё — Кира. Поздним вечером того дня, когда разразилось несчастье, он попытался говорить с Кирой как с другими, оберегая, пытаясь смягчить факты: о чём-то умолчать, чуточку недоговорить, не делиться сомнениями и тревогами. Они тогда были наедине. И Кира подошла близко, вплотную, взяла в ладони его лицо и, глядя в глаза, проговорила:
— Прекрати, Глебов.
Виталий замолчал.
— Мне врать не надо. Говори всё, как есть.
Вечерние разговоры-размышления помогали Виталию ещё раз оглянуться на прошедший день, увидеть события в их совокупности. Кирины мысли и слова становились отражением его мыслей. А тогда, под конец первого, самого тяжёлого дня, когда Кира заставила его пересказать всё, что произошло после похищения девочки, Виталий почувствовал важность этого разговора для него самого. Он тогда почти потерялся в хаосе мыслей. Вперемешку с конкретным знанием фактов и принятых решений в голове крутилась какая-то аморфная невнятная смесь из ощущений, догадок, предчувствий, и Виталий никак не мог ухватить в ней что-то конкретное, придать этому туману очертания завершённых мыслей. Но вот ему понадобилось облечь это в слова, чтобы донести до Киры, и оно вдруг начало обретать чёткие формы, проступать в ясном и конкретном виде. А скажи кто Кире, что она активно участвует в мыслительном процессе Виталия — улыбнулась бы только, даже и возражать не стала бы, чтоб не тратить время и слова на доказательство очевидной бессмыслицы. Она только слушала. Ну, подала несколько реплик, полувопросом подсказала несколько наводящих слов, когда Виталий затруднялся высказать мысль.
Впрочем, он чувствовал её помощь не только в те минуты. Кира не знала, а для Глебова давно стало привычкой «советоваться» с нею, даже когда её не было рядом. Он в какой-то миг видел ситуацию Кириными глазами и определял: а что сказала бы она, как поступила бы? Попытка взглянуть на события глазами жены как будто придавала им контрастности, и Виталию становилось легче принимать решение.
Был и ещё нюанс, почему Кире было необходимо знать всё в истинном свете. Глебов выбрал авторитарную линию поведения — с тем же телефоном, и сознавал, что Ольга, Алексей имеют все основания быть недовольными и обижаться на него. Но позволь он, так они сутки напролёт сидели бы у телефона. И Ольга плакала бы в трубку, умоляя вернуть дочку, и кричала бы, что согласна на все условия. Виталий не мог этого позволить, но объясняться на эту тему он не имел ни времени, ни сил, надеялся только, что когда всё будет позади, они поймут его. А Кира взяла на себя роль своего рода амортизатора между ним и остальными. Именно ей они жаловались на несправедливость Виталия, о чём-то просили, о чём-то спрашивали.
Кира, будучи в курсе всех событий, считала, что Виталий с Крёзом действуют умно и правильно. Но теперь, когда ситуация вошла в кризисную стадию, она была встревожена как никогда. Она понимала, что похититель загнан в угол, деваться ему некуда — из города его не выпустят. Но понимает ли он сам это? И с кем они имеют дело? Очень хочется верить, что истерического психопата Шерхан бы не отправил сюда. Но если всё же теперь, когда речь идёт о его собственном спасении, нервы у парня сдадут, и он попытается вырваться? Что он сделает с ребёнком, который перестанет быть нужен ему? И если, не дай Бог, с девочкой что-то случится. А если с Виталием… Алёшей… У Киры останавливалось сердце, когда она пыталась думать, что произойдёт в этом случае. Самым страшным было то, что Кира видела: Виталий боится того же.
Кира лежала, глядя в темноту. Она знала, что уснуть едва ли удастся — тревога прогоняла сон. Она прислушалась к дыханию мужа и с облегчением чуть слышно вздохнула: кажется, он заснул. Вечером Виталий очень нервничал, хотя и не позволял этому своему состоянию прорваться наружу. Но скрыть его он мог от кого-то другого, только не от неё. Причину она понимала — невозможность заранее просчитать поведение противника. К тому же — вынужденное бездействие. Они не знали, где отсиживается похититель, где прячет девочку, и подходов к нему не было, ни единой ниточки, держась за которую можно было бы выйти на его убежище. Правда, люди Александра продолжали прочёсывать город, дом за домом, улицу за улицей. Искали разных посторонних, кто появился недавно и, возможно, с маленькой девочкой. Но необходимость действовать с предельной осторожностью оборачивалась потерей времени. А где оно было, лишнее время?
«Нельзя ждать, что он сделает! — думала Кира, невидящими глазами глядя в темноту. — Нужен какой-то шаг, чтобы предотвратить несчастье, а не ждать, что оно, Бог даст, не произойдёт! Но каким должен быть это шаг? Виталий не знал. А она?»
Паша нервничал. Слишком очевидно было то, что он влип-таки в скверную историю. А поначалу так хорошо всё шло. Правда, когда сориентировались на месте, поняли, что не с простаками будут дело иметь. На предварительном этапе Паше представлялось, что забрать ребёнка будет наиболее сложной частью дела. Особенно когда выяснилось, что за каждым из семьи ходят серьёзные парнишки, не лохи. Глаз не спускают со своих подопечных. Впрочем, против них нашлось средство, как говорится: против лома нет приёма. Но удача радовала не долго. Проблемы как раз и начались после того, как ребёнок оказался у них, полезли наружу как их собственные просчёты, так и весьма неожиданные моменты. Это как если бы Жучка какая-нибудь высмотрела кусочек лакомый, изловчилась, ухватила, счастливая, и тогда только разглядела, что кусок-то у льва под носом лежал. А следом увидала, что и хвост её уже лапой львиной прищемлен.
— Дядя Паша, можно мне молока немножко? — услышал он рядом тихий голос.
— Нет, — раздражённо буркнул он. — Убирайся! Я тебе где велел сидеть?!
«Чёрт! Еда кончается! — Паша никак не рассчитывал, что останется один. — А соваться в любой магазин, это как в мышеловку за сыром лезть».
Ему вообще лучше в городе не показываться, он это кожей чувствует.
Павел был мастером своего дела. Доведись Арвиду столкнуться с ним, он оценил бы Пашу как достойного противника. Подготовку Павел имел хоть и слабее, чем получил Арвид, но, тем не менее, заставил бы считаться с собой. И так же как Арвид, он умел в минуты изменить свой внешний вид, сделаться невидимкой, то есть человеком, который в силу особенностей человеческой психологии как бы выпадает из поля зрения людей. Но это лишь в случае, если специальный наблюдатель не будет иметь задачу самым тщательнейшим образом выделить чужих. А Павел в любом образе останется чужим среди этих людей. Из охотника он превратился в дичь. И ребёнок теперь мешал. Паша глянул в сторону комнаты, куда прогнал девчонку. Дверь была приоткрыта, и девочка сидела на полу, возле щели.
— Что это ты делаешь? Подглядываешь за мной?
— Нет. Только мне без тебя страшно.
Паша хмыкнул:
— Ладно, иди сюда.
Девочка не заставила просить себя дважды. Поспешно подойдя к столу, за которым сидел Павел, взобралась на табурет и села, сложив руки, как прилежная первоклассница.
— Спать хочешь? — Наталья покачала головой. — А чего хочешь?
Девочка посмотрела на него молча, потом всё же ответила — почти прошептала:
— К маме.
— Теперь уже скоро к маме пойдёшь, — заверил Паша.
Девочка вздохнула и положила голову на руки. Темнело быстро. Павел не зажигал никакого света, чтобы не приманить кого-либо на огонёк. В случае крайней необходимости светил фонариком. Мысли об одном и том же, одни и те же, неизменно упирались в тупик. Паша предпочитал переоценить соперника, чем недооценить. Впрочем, тут, по всему выходило, что переоценить трудно. И пусть о Глебове он составил мнение по субъективным впечатлениям, может, сработал принцип «Пуганая ворона куста боится», вполне допустимо, что он переоценивает силы и способности Глебова. Но имя Крёза говорило Павлу о многом. И если Крёз на стороне Глебова, или, скорее: Глебов является частью дела Крёза, то против Паши сейчас поднялась очень опасная сила.
— Ах, Рустам, подлец, утаил!
Павел думал о том, что Рустам его, по сути, подставил. Может, опасался, что Паша откажется от этого задания, а может, пожадничал, сэкономить решил, ведь одно дело работать против заморского богача, и совсем другое — против Крёза. И неужели правда про его смерть? Или хитрость такая против них придумана? Впрочем, насчёт этого Павел не слишком-то ломал себе голову. Какой смысл мусолить — думы всё равно правду не скажут. Да и есть ему о чём подумать — выбираться надо отсюда, вот жизненно важная задача. А остальные он будет решать по мере надобности. Проклятая страна, где он чужой заведомо! Хоть ему доводилось бывать за границей раньше, да всё же не столько, чтобы он чувствовал себе как дома, свободно ориентировался в ситуации, в транспортных системах, в психологии этих долбаных иностранцев — да во всём. Дома бы он не оказался в таком подвешенном состоянии. Мысли снова пошли по кругу, неизменно заводившему в тупик.
Самый верный способ понять тактику врага — влезть в его шкуру. Павел примерял на себя ситуацию, в которой были сейчас Глебов и Крёз и решал, какие действия предпринял бы он на их месте. Вот тут и возникал тупик — не для них, а для него. По всему выходило, что они вполне могут обставить его флажками так, что не останется и щелки, в которую можно было бы прошмыгнуть за пределы флажков. Разумеется, он не знал, действительно ли его обложили, но он допускал — это возможно. И предпочитал допущение брать за реальность. К тому же, была одна малюсенькая деталь, которая сильно не нравилась Паше. Была неподалёку от его берлоги автобусная остановка. Паша часто наблюдал за ней. Проходил здесь всего один маршрут, и задействованы были четыре автобуса. Павел внимательно присматривался к людям — пассажирам, водителям. Многие лица скоро примелькались. А не по нраву пришлось ему вот что: в каждом из четырёх автобусов Паша обнаруживал очень странного человека. Он сидел, как правило, на переднем сиденье, которое было развёрнуто в пассажирский салон. Мало того, что он пристально разглядывал всякого, кто входил в автобус, но главное — он не выходил. Автобус проходил маршрут из конца в конец раз, и другой, и третий — человек сидел и глазел на входивших. И так в каждой из четырёх машин. Примерно в полдень он исчезал, а на его месте сидел другой такой же ездок.
Павел потёр ладонями лоб.
— Дядя Паша, у тебя голова болит? — вдруг спросила девочка, до сих пор сидевшая тихо, как мышка, так, что Павел вроде бы и забыл о её существовании.
Им с ней вообще, повезло. Даже сразу после похищения она не плакала, не звала маму, только таращила на них испуганные глазёнки. И все эти дни она требовала минимум внимания к себе, довольствовалась самым малым, не путалась под ногами — сидела где-нибудь в уголочке, прижимая к себе свою куклу, которую не выпустила, когда Пашин сгинувший напарник подхватил её и толкнул в машину.
— С чего ты взяла?
— Папа тоже так трогает лоб, когда у него голова болит.
— Папа?
— Да, Алёша. Хочешь, покажу, как тогда надо делать?
— Покажи, — хмыкнул Паша.
Наталья слезла со стула, взяла его за руку и повела к топчану, служившему Паше спальным ложем.
— Садись, а то я не достану, ты большой.
Она вскарабкалась на постель, встала позади него, и вдруг ему на виски легли маленькие прохладные ладошки.
— И теперь ты никакие мысли не думай. Я тебе стишок расскажу, чтобы ты не думал, ладно? Я его сама придумала, когда ещё маленькая была.
Паша криво улыбнулся: «Ишь ты — «маленькая!». А Наталья уже рассказывала свой стих:
По зелёной травке
Все зверятки скачут,
А под ёлкой тёмной
Медвежонок плачет.
Что с тобой, бедняжка?
Может, заблудился?
Может, наказали?
В чём ты провинился?
Я не заблудился,
И не провинился,
Захотел я мёду,
А там пчёл колода.
Еле лапы я унёс
И свой чёрный-чёрный нос.
(*Cтих Анечки Крапп)
Паша расхохотался. Не переставая хохотать, потянул девочку за руку, усадил в изголовье.
— Точно, Натаха! Это про меня! Захотелось мёду, а тут пчёл полно! Теперь бы нос свой унести подальше!
Девочка смотрела на него, ничего не понимая. Отсмеявшись, он положил руку на её светлые пушистые полосы:
— Ох, Натаха, Натаха!..
— Это не про тебя, дядя Паша, — робко возразила она. И нерешительно спросила: — Дядя Паша, а у тебе дочка есть? Маленькая девочка. Или мальчик.
— Нет. Нету у меня ни девочки, ни мальчика.
— А у меня скоро братик будет, — и, расценив молчаливый взгляд Паши, как недоверие, сочла нужным заверить: — Правда-правда, мне мама сказала.
— Иди спать, — коротко приказал Павел.
Не говоря ни слова, она съехала на пол с высокого топчана и пошла в свою «комнату» — просторный чулан или кладовую, предназначавшуюся для хранения мешков с кукурузой, с удобрениями, для какого-нибудь мелкого инвентаря. Окон там не было, но на стене имелся большой керосиновый фонарь. И тут Паша иногда делал исключение — зажигал свет. В основном, когда уходил, и девочка оставалась одна. Так ему было спокойнее, что она не поднимет шума, проснувшись в полной темноте. К тому же — снаружи никак нельзя было разглядеть свет фонаря, зажжённого в глухом чулане.
Немного подумав, он налил молока в пластиковый стаканчик и вместе с тонким ломтиком слегка почерствевшего хлеба понёс Наталье. Хорошо, что догадались молоко взять с чуть ли не бесконечным сроком годности, ему даже холодильник не нужен — пастеризованное или стерилизованное, фиг его знает. Тут он должен сам себе спасибо сказать: Паше однажды выпал случай убедиться, что молоко со сроком годности в три-четыре дня прокисает точно в назначенный срок — такая вот у здешнего продукта особенность.
— Вот, поешь, давай, — велел он и сам не понял — из жалости к ней расщедрился или из соображения, что голодный желудок не скоро позволит ей заснуть. Наверно, не из жалости всё же, потому что болтовнёй своей она его разозлила. «У меня скоро будет бра-а-атик!» Козявка! Будет ли у тебя вообще хоть что-нибудь ещё в твоей жизни?! Паша не решил этого пока.
Паша специализировался на похищениях, и эта девочка была далеко не первая, она только продолжила счёт. Всякое случалось. И Паша давно научился подменять жалость злобой. Он плёл нечто вроде маскировочной сетки из мыслей: «Они сами виноваты, что пришлось им со мной встретиться. Жили бы себе потихоньку, не высовывались, кому бы какое дело до них было. А если не они сами, так их мужья, или их родители — виноватый всегда найдётся. А он, Паша, при чём? Так, карающий меч судьбы, можно сказать». Павел раскидывал эту маскировку и делал вид, что верит ей. Тут главное — поменьше эмоций по отношению к клиенту, ничего личного на него не распространять, ни злобы, ни жалости.
А вот с этой козявкой у него не получалось. Он не мог понять почему — и злился. На неё и на себя.
Им повезло, что они разглядели этот сарай посередине большого кукурузного поля. Хотя по календарю лето ещё не началось, здешние сельхозугодья уже пышно зеленели. Вот и кукуруза поднялась как на дрожжах. Когда они заприметили сарай, крыша ещё виднелась над побегами — по ней его и обнаружили. Но через несколько дней и крыши уже было не разглядеть.
Рядом с полем проходила не очень оживлённая дорога, и о ней пролегал автобусный маршрут. Неподалёку имелась автобусная остановка. И вот рядом с этой автобусной остановкой кому-то в голову пришло поставить телефон-автомат. Ну точно, светлая голова была у того парня!
Павел заглянул к девочке. Постель у неё была очень даже приличная — они обнаружили в сарае раскладушку. Очень удобная штука, даже матраца не надо, потому что матрац шёл в комплекте — толстый, рыхлый и почти невесомый, он складывался вместе с раскладушкой. Наверно, владелец сарая и кукурузного поля любил обставлять себя комфортом, и если приходило желание вздремнуть после трудов, а то и заночевать, так чтоб было удобно и тепло.
Сначала раскладушку забрал себе Пашин напарник, девочке устроили «кровать» из деревянных ящиков, пустых мешков и какого-то тряпья. А когда они остались вдвоём, раскладушка перекочевала в её чулан.
Сейчас она лежала, обхватив куклу — маленький комочек на большой раскладушке. Глаза её были закрыты, может, и впрямь, спала уже. Павел закрыл двери, набросил щеколду, а за неимением замка вставил большой согнутый гвоздь.
Кукурузное поле сухо шёлестело, скрывая Пашины передвижения. Ходил он аккуратно, между рядами, тщательно следил, чтобы не повредить, не поломать растения. Он остановился на краю поля, напротив остановки. Надёжно скрытый стеблями и широкими листьями, а ещё более — темнотой, он наблюдал за дорогой, поглядывал на часы. Минут через десять мимо него проехал автобус, даже не притормозив — некого было забирать и высаживать. Теперь можно было идти к телефону. Лампочка в кабине так и была немного недовёрнута, как он оставил её, и не горела, дорога хорошо просматривалась в обе стороны, в случае чего времени уйти с глаз долой было бы больше чем достаточно.
Посвечивая фонариком, Павел набрал нужный номер. Но вместо знакомого уже голоса Виталия Глебова в трубке раздался женский голос. После первых же слов Паши женщина перебила его и торопливо заговорила сама:
— Это вы, наконец-то! С вами говорит жена Виталия Глебова. У меня есть к вам предложение, но я не могу говорить по этому телефону, муж может застать меня. Пожалуйста, перезвоните на мой мобильный. Запишите номер…
— Что за ерунда?! Я хочу говорить с Глебовым! — Павел повысил голос.
— Ради Бога! Ради Бога! Вы должны выслушать меня. Это не ловушка. И я не стану уговаривать вас отпустить девочку. Я хочу предложить вам решение проблемы, поверьте, это касается и вашей жизни тоже. Пожалуйста, перезвоните мне! Пожалуйста! Только выслушайте!
Нескольких секунд хватило для принятия решения. В голосе женщины звучало неподдельное волнение, а в какие-то мгновения — отчаяние. И чем он рискует, позвонив ей на мобильный телефон?
— Моё предложение покажется вам неожиданным, — после первого же гудка Павел услышал торопливый голос женщины. — Я хочу прийти к вам.
— Зачем вы мне? Придумали какую-то пакость?
— Нет, — теперь голос был более спокойным, — решение это приняла я сама и никого в свои намерения не посвящала. Разумеется, я делаю это в тайне от мужа и детей не ради вас, у меня свои цели и интересы. Но сейчас так получается, что мои интересы будут и вам во благо.
— И каковы ваши цели?
— Я хочу быть с девочкой и защитить её от ваших опрометчивых решений. Ну, а самое главное — сейчас всей моей семье нужна защита. Вы оказались в сложном положении, вам трудно решиться на какой-то шаг. Если вы сделаете неверный выбор, за ошибку заплатите жизнью. Ваша смерть не перевернёт мне душу и жизнь не сломает — хоть такая смерть бессмысленна, досадна, но это будет ваш выбор. Меня пугает другое — я не хочу допустить, чтобы вы успели отнять жизнь у моего сына, или мужа, или друга. Никто не должен умереть, ни ребенок, ни вы, никто. Это нельзя. Невозможно. Не стоят того амбиции мёртвого Шерхана. — Женщина умолкла, будто в колебании, и через короткую паузу сказала: — Есть ещё причина, по которой вам выгодно заполучить меня в заложницы. Сейчас, когда у вас Наташа, мой муж поднял на ноги очень много людей, вас стерегут всюду, вам перекрыли все входы и выходы. То есть он делает всё возможное и невозможное. Но когда у вас буду я, вы сможете вить из него верёвки, он станет пластилином в ваших руках.
— И вы думаете, что я поверю, будто вы хотите этого для него?
— Нет, не хочу. Я надеюсь, что помогу вам найти выход, вы оставите нас в покое и сам уйдёте живым. Придумайте, как мне попасть к вам. Уверена, вы найдёте самый безопасный для себя вариант. Я беспрекословно выполню все ваши условия, хитрить и обманывать вас я не собираюсь. Да и чего вам опасаться? Что приведу за собой кучу людей? Устройте нашу встречу так, чтоб вы могли проверить, обезопаситься на это счёт. Что принесу на себе какой-то маяк? Вас никто не станет брать штурмом — ведь чтобы прикончить меня и ребёнка вам хватит минуты. Пожалуйста, обдумайте моё предложение, проанализируйте и позвоните мне снова по этому номеру.
— Не спешите. Я согласен.
— Господи… — голос у женщины сорвался, но она сейчас же овладела собой. — Куда и как мне приехать? Ваши условия. Вы готовы сказать, где и как мы встретимся?
— Сейчас… Так. Вы водите машину?
— Да.
— Через полчаса, то есть в половине одиннадцатого вы должны быть в Грюнстике, на стоянке у главного почтамта. Этот городишка от вас недалеко, вы наверняка хорошо его знаете. Естественно, в машине кроме вас никого не должно быть, включите в салоне свет, ну-у… на две минуты, этого будет достаточно. Потом оставите машину, дальше на велосипеде. Привезите с собой или украдите. Там их хватает у каждого многоквартирного дома. Возьмите с собой что-нибудь, чем можно перекусить замок. Поедете на Хаггенленке, остановитесь на первой автозаправке и ждите у телефона-автомата. Я позвоню вам.
— Вы уверены, что это хороший план?
— Либо вы выполните мои условия, либо это бессмысленный разговор.
— Согласна, это хороший план.
— Вы не знаете, с какого момента за вами начнут наблюдать. Поэтому не надо говорить, что в ваших интересах сделать всё честно, так?
— Это лишнее. В половине одиннадцатого я буду в Грюнстике.
Кира боялась. Но не самой встречи с человеком Шерхана. Боялась она, например, Виталия: он мог раньше времени обнаружить, что телефон в его кабинете отключен. Ведь время шло, вот-вот они с Евдокимовым могли закончить своё бдение в кабинете, тогда Виталий пойдёт сделать переключение на другой телефон… Ну что она должна сказать? Почему работает не его аппарат, а тот, что в спальне? Кто переключил? Зачем?
Боялась, что похититель не позвонит, а когда телефон, наконец, зазвонил, у неё оборвалось сердце от страха, что кто-нибудь услышит звонок. Он показался ей оглушительным, хотя силу его звучания она установила на минимум.
Боялась, что её застанут выходящей из дома… Обнаружат машину, которую она не поставила в гараж, а оставила поодаль, на узкой улочке позади их дома…
Но страхи эти не помешали ей действовать быстро и четко. Она даже успела включить всё назад. И кто знал лучше неё, как можно, при желании, незаметно выйти из дома. Ведь Виталию в голову не могло прийти задействовать охрану и внутри дома. Опасность исходила снаружи, там и надо было охранять, но внутри… Что же их, друг от друга беречь, что ли?
У Киры всё получилось. И велосипед она украла, хотя, когда услышала про это условие, чуть не запротестовала. Но прикусила язык: она всё сделает, только бы поскорее закончился этот кошмар.
Дорога на Хаггенленке была пустынна. Вдоль обочины росли яблоневые деревца. Сейчас они ещё цвели, стояли бледными тенями, и только это чуточку разрушало подступающую к Кире темноту. Дальше, за обочиной вообще ничего не было видно — может быть, там лежали пастбища, огороженные низкими столбиками с натянутым между ними проводом. Такая изгородь казалась почти символической, но назначение свой выполняла идеально. А может, там раскинулись фермерские поля… Жужжало динамо, свет фонаря скользил по асфальту впереди велосипеда, и за пределами его ничего не было видно.
— Стойте! — Кира так вздрогнула от неожиданно прозвучавшего в ночном безмолвии голоса, что велосипед вильнул. Она настолько не ожидала, что встреча произойдёт именно здесь, что не сразу поняла — с ней говорят по-русски, это он! Голос из темноты подтвердил: -В Хаггенленке вам ехать не надо.
Кира остановилась, лампочка фонаря погасла и стало абсолютно темно. Теперь, Кира услышала долгий шорох, жесткий какой-то, будто стая жуков летела. И ещё она услышала шёлест травы под ногами, в темноте проступил силуэт, и электрический сноп света ударил в лицо. Кира заслонилась рукой. Но луч фонарика опустился ниже, обшаривая её фигуру.
Потом мужчина, так и оставаясь невидимым, забрал у неё велосипед, и Кира на несколько минут осталась одна в темноте. Сначала она вообще ничего не видела после яркого света, ударившего в глаза, потом начала кое-что различать вокруг себя, причем теперь, когда внимание её не концентрировалось на пятне света на асфальте, темнота показалась не такой уж непроглядной. Поэтому, когда мужчина вернулся, Кира сказала:
— Там что, телефон? Позвоните моему мужу.
Павел и без неё собирался это сделать, но ничего не сказал, только посмотрел хмуро. Впрочем, таких нюансов она не разглядела.
— идёмте, — позвал он и пошёл к будке.
Трубку взяли моментально.
— Это я, — сказал Павел, и резкий голос перебил его:
— Где моя жена?
— Здесь.
— Дай ей трубку.
— Я…
— Дай ей трубку, — Паша ошибся, приняв напряжённый, ровный, будто механический голос, за спокойствие собеседника.
— Послушайте… — требовательно заговорил он.
— Заткнись! Дай ей трубку, ублюдок! — трубка взорвалось таким бешенством, что Паша невольно отстранился от неё.
Кира протянула руку — она услышала голос Виталия.
— Виталий…
— Кира! — выдохнул он.
— Виталий, возьми себя в руки. И не кричи на этого человека, он не виноват, я сама так решила.
— Как?! Что ты говоришь?! Что ты сделала, Кира?!
— Я хочу, чтобы утром он уехал, улетел, провалился к черту, но чтобы утром всё кончилось. Я с ним только что встретилась, мы должны поговорить и потом позвоним опять. Я думаю, у него будут новые условия, и мы должны будем их принять.
— Боже… Боже мой… как ты…
— Прости.
-Наталью видела?..
-Ещё нет.
Павел забрал трубку и опустил её на рычаг.
— Он что, сумасшедший? — не удержавшись, буркнул он. — Бешенный.
Паша поднял руку, и телефонную будку вдруг залил свет, столь яркий, что Кира сощурила глаза. Но взгляд Павла она заметила и расценила верно.
— Дайте мне вашу сумочку, — протянул он руку.
Кира без возражений сняла через голову длинный ремешок маленькой сумочки. Павел повесил её через плечо и продолжал как-то пристрастно скользить взглядом по Кириной фигуре, скрытой большим, свободным свитером. Кира, не ожидая, когда он заявит о желании обыскать её, стянула свитер и тоже протянула Паше. Теперь она была в маечке, плотно её облегающей, и в узких джинсах-стрейч, тоже тесно прилегающих к телу. Подняв обнажённые руки, она повернулась, демонстрируя, что нигде ничего не спрятано.
Павел усмехнулся:
— Вы сами догадались так одеться?
— А зачем вас утруждать? Так — глянули и всё ясно. Надеюсь. Идёмте?
Когда они вошли в сарай, и Павел закрыл двери, на несколько секунд сделалось непроглядно темно. Потом он включил фонарик и посветил вокруг.
— Где девочка? — нетерпеливо спросила Кира.
— Там, — кивнул Павел на дверь, оказавшуюся за её спиной.
Кира быстро подошла к ней и уже взялась за ручку, когда вдруг заколебалась, оглянулась неуверенно, будто испугалась, что предстоит увидеть что-то страшное. Но неуверенность длилась короткие мгновения.
Чулан был освещён фонарём, висевшем на стене. Этого тусклого света было бы достаточно, чтобы ребенок, проснувшись, не испугался кромешной темноты. Кира знала, что девочка не боялась ночного одиночества: когда она жила у Ольгиной тётки, ей часто приходилось оставаться одной — тетке иногда выпадала ночная смена, так что Наталья привыкла просыпаться и опять засыпать. Но темнота, подступающая вплотную, это совсем другое дело. Детская фантазия живо населит её чудовищами.
Девочка спала, свернувшись в комочек, обняв куклу. Кира стояла над ней и боролась с неодолимым желанием схватить её на руки, прижать к себе маленькое, тёплое тельце, и убедиться, что с ней всё в порядке. Кира вытерла глаза и, присев на корточки, легонько провела рукой по лёгким кудряшкам.
— Наташенька! — шепнула она.
Девочка открыла глаза и некоторое время лежала неподвижно, глядела на Киру. И вдруг встрепенулась, бросилась к ней.
— Тётечка Кирочка! Миленькая! — Она обвила ручонками Кирину шею и из-зо всей силы прижалась к ней. — Ты за мной пришла, да?! Скажи, ты за мной пришла?!
— А за кем же ещё? Конечно, за тобой, сладкий мой. Мы так по тебе соскучились!
— Я тоже! Я тоже! — Наталья несколько раз ткнулась губами в Кирину щёку и опять приникла к ней. — А мама? Алёша где?
— Они нас ждут. Наташенька, тебя здесь обижали? Ты плакала?
— Только чуть-чуть, когда одна была. А когда дядя Паша был, тогда не плакала, он хороший, только чуть-чуть сердитый. Он сказки знает, и мы даже в загадки играли. А мы когда домой пойдём?
— Вот поспишь ещё немножко, и пойдём.
— А я уже поспала!
— Сейчас ночь, темнотища такая! Поспи, девочка моя золотая, ладно? Давай я уложу тебя. Вот так, и кукла с тобой спать будет.
— А ты? Ты уйдёшь, тётечка Кирочка? — тревожно спросила Наталья.
— Да что ты! Куда же я от нашей золотой девочки уйду? Ни за что не уйду! Спи сладко и ни о чём не тревожься. Закрывай свой глазоньки, спи солнышко. — Кира уложила малышку, укрыла её и тихонько поглаживала, баюкала. Потом прикоснулась габами к тёплой щечке. — Спи, Наташенька, чтоб утро быстро-быстро пришло. А я буду здесь, рядышком, нам надо поговорить с дядей Пашей. Хорошо?
Наталья кивнула, потерлась о Кирину ладонь, радостно улыбнулась и старательно закрыла глазки.
— Не к месту говорить вам спасибо… — возвращаясь к Павлу проговорила Кира, и голос ее вздрогнул. — Но, кажется, с девочкой вы обращались по-человечески.
Паша посветил на неё фонариком и не ответил. Он сидел у раскладного стола. Кира подошла и села напротив, на стул, на котором недавно сидела Наташа. Поодаль у стены стояла целая горка поставленных один на другой белых пластмассовых стульев.
— Зачем вы привезли телефон? — спросил Павел, осветив стол.
Кира увидела свою раскрытую сумочку и сотовый телефон, из неё извлечённый. Сейчас наступало время, когда Кире могло понадобиться всё её самообладание, уверенность, твёрдость и настойчивость. Её разум и чуткое сердце. Кира постаралась взять себя в руки — встреча с девочкой совершенно выбила её из колеи. Она убедилась, что с малышкой всё в порядке, а ведь за эти бесконечные дни в голову приходили самые жуткие мысли. Теперь они враз улетучились, и этот переход от страшного нервного напряжения к успокоенности был слишком резким. У Киры дрожали руки и она боялась просто-напросто расплакаться — слёзы поднимались откуда-то изнутри. А это было нельзя. Кира ещё раз взглянула на свой телефон, и, преодалев что-то в себе, заговорила. Голос ее был спокоен, она говорила о вещах, само собой разумеющихся.
— Мы должны вести переговоры и в как можно более короткое время договориться. Звонить придётся несколько раз. Глупо же каждый раз бежать через кукурузное поле к будке.
— А знаете, в сотовую сеть можно войти, и даже запеленговать нужный телефон.
— За кого вы принимаете моего мужа? За шпиона международного класса? Или кухонным комбайном пеленговать?
— А Крёз? Иметь такого в приятелях и не надо быть шпионом.
— Да бросьте вы! Крёз сейчас на чужой территории. Что он может здесь, в чужой стране? И вообще, давайте лучше для начала познакомимся. Меня зовут Кира Александровна. Если хотите — Кира, от отчества я отвыкла. А вы — Павел? Да? Мне Наташа сказала.
— Да, — нехотя буркнул Паша.
Что-то ему не нравилось в этой женщине. И в собственном поведении, в смутных ощущениях. Ведь ситуация простейшая — у него два заложницы, звони Глебову и ставь любые условия. После звонка ему Павел понял, что женщина не лгала, — её муж, действительно, согласится теперь на всё. Вот только одно идёт в разрез — женщина эта не желает чувствовать себя заложницей. Она активна, а он ни с того ни с сего стал чуть ли не созерцателем событий. Надо было переломить ситуацию. Средство для этого было, универсальное и безотказное — агрессия. Агрессия в каждом жесте, взгляде, слове, интонации. Заставить её бояться. Можно — через боль. А не подействует — есть ещё девчонка.
Паша смотрел пристально, оценивающе. Потом встал и принёс фонарь. В самом деле, кому приспичит в полночь забрести вглубь большого кукурузного поля?
Кира никогда не изучала психологию, но женская интуиция подводила её редко. Крёз говорил ей: «Вы мудрая женщина, Кира Ясная». Она улыбалась и не спорила с ним, что вовсе не означало её согласия. «Мудрая, как же… — усмехалась про себя Кира. — Иной раз такое отчебучишь! И ругаешь потом себя: «Вот дура набитая!» Однако она знала, что умение почувствовать ситуацию, — это да, этого у неё не отнимешь. Именно — не анализировать, не просчитывать разумом, а почувствовать всей своей серединкой.
Вот сейчас она знала, что нужна короткая пауза, как маленькое отступление, иллюзорный шажок назад. Продолжай она давить на этого парня своей инициативой, энергией и, вполне возможно, этим спровоцирует его на враждебность. В пику ей ему остро захочется укрепить свою позицию: «Кто здесь хозяин?!» Нет, лучше помолчать, молчание бывает красноречивее слов. Он «услышит» за ним то, что ему хочется: её неуверенность, тревогу, может быть, страх, и подсознание примет это как знак его приоритета, потушит разгорающуюся неприязнь, и он успокоится, сделается покладистей.
Никакой такой раскладки Кира не делала, она просто почувствовала, что надо помолчать. И вовремя почувствовала: хватит. Иначе свой приоритет он захочет утвердить на деле.
— Павел… — негромко, будто, а раздумье, заговорила Кира. — Я пыталась представить себя в вашей шкуре… И поняла, что нам никогда не договориться, если вы не получите твёрдого доказательства, что Нигматуллин мертв. Вы можете получить такое доказательство. Просто позвоните к себе домой и спросите. Позвоните человеку, чей голос узнаете наверняка и кому безусловно поверите. А сделать это можно очень легко. Через наш домашний телефон. Позвоните моему мужу на сотовый, он под вашу диктовку наберёт нужный номер на другом телефоне, а потом — трубка к трубке и разговаривайте.
Паша смотрел довольно мрачно и молчал. Но он уже понимал, что мысль эта очень здравая и предложение её искреннее, без дураков.
— Ваш муж согласен это сделать?
— Он же ещё не знает, — удивлённо пожала Кира плечами. Потом улыбнулась обезоруживающе: — Павел, вы напрасно думаете, что мы составили какой-то хитроумный план и теперь его реализуем. Я не могу придумать ситуацию, из-за которой Виталий разрешил бы мне явиться к вам. Он бы отверг это предложение с первого слова и запретил бы об этом не только говорить, но даже думать. Я вас не обманываю. А насчет «согласен» — разумеется, он сделает это.
— Что ж, давайте попробуем.
Кира взглянула на свой телефон и спросила:
— Пойдём к будке? Или поедем куда подальше? Ведь это бессмысленно, согласитесь.
Паша усмехнулся, взял трубку.
— Он в памяти, — подсказала Кира. — Правая верхняя, потом единица.
Павел посмотрел на кнопки, определяясь, но Кира неожиданно положила руку на телефон — Павел глянул на неё удивленно.
— Здесь есть кнопка включения громкой связи. Вы и я, мы оба должны быть полностью в курсе событий, чтобы не случилось ошибки. Согласны?
Паша отстранил её руку и набрал номер. Потом нажал кнопку, о которой говорила Кира. Первый гудок прервался — трубку сняли мгновенно.
— Слушаю! — услышала Кира жёсткий голос Виталия.
— Я хочу связаться с моим знакомым, — сказал Павел и сообщил Глебову о первом своём условии — а именно: то, что предложила ему сделать Кира.
— Говорите код, номер телефона, — с деловой лаконичностью отреагировал Виталий.
Через несколько минут Павел получил абсолютно достоверную информацию о том, что произошло в Зелёной долине.
— Что ещё? — нетерпеливо спросил Виталий, едва далёкий абонент закончил разговор.
— Ждите следующего звонка.
— Послушай, ты!.. — голос Глебова стал тяжёлым, будто каждый его звук превратился в свинцовую пулю. Он резко замолчал. И после мёртвой паузы сказал почти что спокойно: — Я хочу слышать свою жену.
— Дайте мне, Павел, — тихо сказала Кира. — Виталя…
— Кира, милая!.. У тебя всё в порядке, Кира?!
— Да. Всё будет хорошо, Виталий. Пошли за Олей, побыстрее.
— Она здесь, слышит тебя. Мы все здесь.
— Дай трубку ей.
Павел возмущенно потянулся, чтобы забрать у Киры телефон, но она подняла руку в неожиданно резком отстраняющем жесте. Паша не поверил глазам. Вот этого властного, непреклонного жеста не хватало ему, чтобы понять самого себя. Понять, почему слушает эту женщину, а главное — слушается. Что за странная у неё власть? Кира говорила Ольге слова, которых та ждала, жаждала, она вся была там, с бесконечно дорогими ей людьми! Поэтому не увидела перемены, случившейся с Пашей.
Павел будто заново увидел эту женщину, он смотрел на неё другими глазами, он — узнавал её. Нет, они ни разу не встречались прежде. Но в его жизни была другая женщина, которой он отдал свою первую, юношески целомудренную, восторженную любовь. И вот сейчас, когда в один момент зрение Паши будто вдруг преломилось под другим углом, он увидел кое-что, чего не видел раньше: эта женщина, Кира Глебова, была удивительно похожа на ту, другую, благодарная память о которой так и жила в сердце Паши.
В десятом классе он влюбился в учительницу. Он тогда не мог знать, что эта первая любовь будет его последней любовью. Женщин потом было много. Но сердца ни одна не тронула. Он даже как будто мстил им за их непохожесть на Ту Женщину.
Она была уже не молода, замужем, и у них с мужем было двое мальчишек. Но для Паши это не имело никакого значения. Та Женщина ни разу, ни на минуту не стала для него объектом вожделения. Он просто жил в состоянии тихого восторга. От её женственности, гордого достоинства, проницательных и понимающих глаз (при этом он искренне был уверен, что о его чувствах она понятия не имеет). Он мучился тяжёлым стыдом, когда одноклассники принимались «доставать» её, и был страшно доволен и горд её невозмутимостью и снисходительной усмешкой. Он хохотал над её острыми, едкими фразами, адресованными «шутникам». Ему было хорошо просто оттого, что она есть, такая, непостижимая и недостижимая Женщина. Искал ли он потом похожую на неё? Скорее — нет. Потому что встреча с нею была похожа на чудо, и ждать, что оно случится снова… И было жестоко, несправедливо, что Ту Женщину он всё яснее видел в Кире Глебовой.
Павел вдруг понял, что он едва сдерживается, чтобы не заорать на неё, не ударить, чтобы доказать самому себе, что она не имеет ничего общего с той, из Пашиного далёкого прошлого, что всё — внешняя видимость, блеф, что на самом деле она ничтожна, лжива и труслива… Но вне зависимости от его желания эта женщина и та, из прошлого, были слишком похожи. И даже если он заставит её плакать от боли или страха, всё равно будет продолжать видеть в Кире Глебовой ту, далёкую свою любовь…
«Стоп!» — сказал себе Паша. И попытался со всей честностью ответить себе на один только вопрос. Вот у него, у Паши, есть в жизни дело. И допустим, исполняя его, он встретится с той женщиной. Не с кем-то похожим, а именно с Ней. Что перевесит? Воспоминания или настоящее? Захочет ли он что-то изменить только лишь для того, чтобы уберечь женщину из далёкого прошлого от разочарования в нём, от горечи и боли? И Павел сказал себе: «Нет». Прошлое, оно прошлое и есть. В него не вернёшься, да и не надо. Всё изменилось, он изменился, он знает — святых в этом мире нет. Если нужно будет, он просто перешагнёт через свою память, отправит её туда, где ей самое место — в прошлом. В настоящем места ему нет… И сейчас оно только мешает Павлу. К тому же эта, Кира Глебова, вообще никакого отношения не имеет к тем воспоминаниям, так в чем проблема? С какой это стати он утратил способность здраво оценивать ситуацию? Более того, он перестает её контролировать, почему он это допустил?..
— Оля, — между тем торопливо говорила Кира, — всё в порядке, Оленька! Наташа здесь, спит, обнялась со своей куклой и спит. Я её будила, она очень обрадовалась, а теперь опять уснула. С ней всё в порядке.
Ольга не могла говорить, наверно, она зажимала рот ладонью, потому что прорывались звуки, похожие на сдавленное, сдерживаемое изо всех сил рыдание.
— Оля, детка, скоро всё кончится. Потерпи ещё чуть-чуть, милая. И верь мне — с девочкой всё хорошо.
И в тот миг, когда Павел решительно и неприязненно протянул руку забрать телефон, неожиданно раздался мужской голос:
— Кира, я хочу говорить с ним, дайте ему трубку, пожалуйста.
— Крёз, — сказала Кира, и Павел промедлил, не смог нажать кнопку отбоя.
— Парень, я хочу, чтобы ты ясно представил себе, в каком дерьме оказался. Не дай тебе Бог тронуть хоть волосок на голове этой женщины. За девочку тебя убили бы. А за неё… Очень давно, примерно когда твой Шерхан был у Глебова в шестёрках, а я считал, что мне лучше не заходить на Глебовские территории, я кое-что ему сказал. Я сказал, что не хочу иметь его среди своих врагов, что сильно не позавидую тем, кто тронет его жену. А ты, выходит, меня покруче, коль не побоялся стать врагом Глебова? Дурак, потому что. Он раздавит тебя. Шерхана достали. А уж тебя-то, шерхановского щенка, мальчика на побегушках… Не подписывайся под своим приговором, парень.
— Хотите запугать меня? — хмыкнул Павел. — Не надо бы. Всё-тки женщина и ребенок у меня, вам бы лучше по-хорошему со мной…
— Нет, дорогой, я хочу, чтобы ты знал своё будущее и боялся его. Если тронешь её, — я не стану говорить за Глебова — но у меня будет в жизни одна-единственная цель: встретиться с тобой. Если думаешь, что убить тебя захочу, — ошибаешься. Смерти захочешь ты, но будешь жить. Очень долго и очень плохо жить.
— Олег Михайлович! Довольно! — не выдержала Кира.
— Он дал вам это слушать? — через секундную паузу проговорил Крёз. И добавил: — Зря.
Павел прервал связь. Кира молчала, испытывая странную неловкость, а он, сузив глаза, смотрел на неё.
Крёз… Паша не мог знать наверняка, насколько опасен Глебов… но Крёз… Этот слов на ветер бросать не станет. Рустам втянул Павла в это дело, причем использовал как кутёнка слепого. И подох. Кто же такой, этот Глебов, если Рустам у него в шестёрках ходил? Крёз — в приятелях. Похоже, прав Крёз — в дерьме Паша по самую макушку. И похоже, что эта женщина, действительно, его шанс. По крайней мере, до сих пор действия её и предложенные ходы были логичны и разумны. И уж она-то про своего супруга, наверняка, всё знает, такая не захочет жить с закрытыми глазами. Спросить бы, что за фигура Виталий Глебов в мире теневиков? Паша спросил:
— Я стрелял в няню девочки. Убил?
— Нет. Она была в тяжёлом состоянии, врачи опасались, что не спасут. Но теперь обещают твердо, что с Лали будет все в порядке.
— А что случилось с моим напарником?
— Тот человек, Шлёссер. Его телефон до вашего звонка прослушивался уже. Так что о назначенной встрече знали — собственно, только для этого и слушали. Против напарника вашего ничего предпринимать не собирались. Люди, которые работают на моего мужа, хотели проследить за ним, когда он пойдёт назад. Но Шлессер сразу после телефонного разговора с вами куда-то звонил — не из дома, поэтому его намерений никто не мог предугадать, и события пошли совершенно непредсказуемым образом. Судя по всему, он получил точные сведения о том, что Нигматуллин убит. И когда пришёл ваш напарник, Шлессер его застрелил. Сразу, едва тот вошёл. И сразу же позвонил в полицию, заявил, что убил в своем доме грабителя. Поступок Шлессера был неожиданностью для нас. И очень неприятной неожиданностью.
— Шлёссер арестован?
— Нет. Мы не знаем, как он убедил полицию, что убитый действительно был грабителем. Он перестал представлять какой-либо интерес для нас, ясно же было, что на встречу с ним вы не пойдете. Ну, разве что позвоните — а что нам с этого звонка? О Шлессере знаем только, что из своего дома он переехал в отель. Наверно боялся вашего звонка, а может быть, что сами заявитесь с вопросами. Вы звонили ему?
Не отвечая, Павел встал и медленно прошёлся по сараю. Кира молчала, понимая, что он обдумывает дальнейшие свои действия. Часы показывали второй час ночи.
— Павел, — негромко позвала она, — я пойду к девочке. Вы не против?
Бросив на неё короткий взгляд, Паша рассеянно кивнул.
Кира сначала села на раскладушку — малышка не занимала и половины. Но желание чувствовать её близость, теплоту, возникло с такой остротой, что Кира тихонько прилегла к девочке, осторожно обняла её. Дверь в чулан была распахнута, и Кира смотрела на Павла, пытаясь угадать, что он придумает, какие условия продиктует Виталию. Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем Павел снова взял в руки телефон. Она чуть было не встала и не пошла к нему. Но удержалась. Она не хотела давать ему повод понять, что глаз с него не сводила, как нервничает и волнуется. К тому же, шептать в трубку он не будет, и она сможет всё услышать. Вот громкую связь не включит. Но Павел не набрал номер. Помедлив, он подошёл и остановился в дверном проеме.
— Вы спите?
Кира осторожно встала, чтобы не потревожить малышку и вышла к нему.
— Мне нужны гарантии. Вы можете дать их мне?
— Прежде я должна знать, чего вы собираетесь потребовать от моего мужа.
Требования Павла оказались скромнее, чем можно было ожидать: маленький спортивный самолет на частном аэродроме, пилот и парашют, который уложат под его контролем.
— После того, как вы отпустите меня и девочку, вас никто не станет преследовать. По крайней мере, на территории этой страны — вам позволят уйти на все четыре стороны. Я даю вам слово.
— А потом?
— Может вам ещё индульгенцию и патент на бессмертие? Там — ваши проблемы.
Павел рассмеялся, и Кира посмотрела на него с холодным удивлением.
— Вы — штучка! — смеясь, сказал Павел.
— Звоните, — поморщилась Кира. — Виталий ждёт ваших условий. И дайте мне поговорить с ним. Моё слово станет вам гарантией.
Виталий сказал, что всё будет готово через час, но Павел в этот раз не чувствовал ночь и темноту своими союзниками, он захотел дождаться света. Небо было ясное, и в это утро темнота рассеялась быстро. Когда Паша решил, что уже достаточно светло, он опять позвонил Глебову. К тому времени он забрал машину, оставленную в ближнем селе. Она была припаркована на стоянке, куда жители ближайших многоквартирных домов ставили на ночь свои автомобили.
Всё дальнейшее происходило просто, почти обыденно. И закончилось быстро.
За руль села Кира — она знала местность и знала, на каком аэродроме их ждали. Паша с девочкой, завернутой в Кирин свитер, расположился сзади. Она остановила машину у начала взлетной полосы, здесь ждал вылета самолет с двумя открытыми кабинами. На бетоне был разложен парашют, поодаль стоял автомобиль. Из него вышли два человека и двинулись навстречу, автомобиль сразу уехал.
По приказу Павла Кира вышла из машины и остановилась. Он встал рядом, держа на руке Наталью, в другой руке сжимал пистолет, наведённый на Киру. Местность была открытая, отлично просматривалась. В той стороне, куда уехал автомобиль, виднелись строения.
— Стойте там! — приказал Павел, и двое мужчин остановились метрах в тридцати.
— Я — Глебов, — сказал один из них, высокий, с болезненно бледным, осунувшимся лицом. — Опустите пистолет, вас никто не тронет. Уходите.
— Кто с вами?
— Пилот. Это мой человек. Я не знаю ваших намерений наверняка и не хочу рисковать посторонними людьми. Он безоружен и выполнит все ваши указания. Вы позволите ему подойти и свернуть парашют?
— Пусть подойдёт.
Павел внимательно следил за Тэдом. Буссе работал сноровисто, в наиболее ответственные моменты его движения становились демонстративно четкими и однозначными.
— Несите во вторую кабину и сами садитесь в пилотскую, — приказал Павел, когда Тэд закончил укладку парашюта.
Самолет, наращивая скорость, легко побежал по бетону. Сзади остались женщина с ребёнком на руках и мужчина. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом мужчина быстро подошёл и молча обнял их. От дальнего конца аэродрома к ним мчалась машина.
В тот день в доме Глебовых было вдосталь и слез, и смеха, а порой того и другого одновременно: слезы сквозь смех и смех через слезы.
В Оли сломался стерженек, за который она держалась все эти дни. Он не выдержал в тот момент, когда Алексей позвонил ей и сказал, что всё закончилось, что человек, державший Киру и Наталью, улетел. «Отец уже обнимает их!» — сообщил Алёша. Он сидел за рулем автомобиля, в котором они с Крёзом мчались по краю взлётной полосы. Антон был в это время рядом с Ольгой, предполагая, что ей понадобится его помощь. Опасения его оправдались, выслушав мужа, она потеряла сознание. Но к приезду Киры и Натальи она уже была почти в порядке, выбежала им навстречу. Когда увидела дочку на руках у Алексея, не бросилась к ним — перевела взгляд на Киру, сказала: «Мама…» — и заплакала. С той минуты она то и дело принималась плакать.
Кира себя героиней не чувствовала. Только благодарность Ольги она понимала всем своим существом, и понимала, как много было в этом единственном слове, которое смогла выговорить Оля, впервые назвав ее мамой. А по отношению к другим, к Виталию, Кира испытывала неловкость и даже вину за то, что заставила их переживать за нее. И сейчас, когда она вернулась домой, ей более всего хотелось оправдаться перед Виталием.
Через несколько минут после встречи Кира сочла возможным покинуть всех и сказала, что хочет переодеться. Войдя в спальню, она села на кровать и стала ждать. Не прошло, вероятно, и минуты, Кира услышала шаги Виталия, и дверь распахнулась. Она торопливо встала, нервно проговорила:
— Не ругай меня, пожалуйста!..
Виталий подошёл молча и обнял ее. Он иступлено гладил ее волосы, лицо, покрывал лихорадочными поцелуями.
— Кира!.. Кира!.. Как ты могла?..— так же лихорадочно шептал он. — Сумасшедшая… Ну как ты могла?.. Как ты придумала такое?! Я умирал все это время… от страха… от горя… Кирюшенька, родная моя… Господи! Неужели это кончилось?..
— Прости меня! Прости, пожалуйста… Наверно, я обезумела от страха, и вот…
Виталий чуть отстранил ее, заглянул в полные отчаяния глаза.
— Ты сделала это от страха? Что ты сказала?
— Разумеется, от страха! Ну, ты же знаешь… я ужасная трусиха.
Виталий сокрушенно помотал головой и опять прижал ее к себе.
— Это сумасшедший дом! Ты слышишь что говоришь? А под пистолетом стоять не боялась?
— Нет, конечно! — удивилась Кира. — Он не стал бы стрелять. С чего ему стрелять? Ох, ну это же совсем не то! Подумаешь, под пистолетом! Я сходила с ума от другого страха — за девочку, за тебя, за Алешу, за Ольгу! Вы приперли его к стенке, и он боялся вас. А меня не боялся, почувствовал себя гораздо сильнее, увереннее, ему это надо было, чтоб сдуру не натворить…
— Я всё понимаю, милый ты мой человечек. Ты сделала то, чего не смог бы сделать никто другой. Но я ведь не психолог-исследователь. Я просто твой муж… И я умирал все это время…
— А я только одного боялась… как ты станешь меня ругать.
— Ругать?.. — Виталий отвел с лица растрепавшиеся прядки, взял его в ладони, и Кира увидела в любимых глазах столько боли… — Знаешь, сколько раз за эти часы я хоронил тебя?
— Прости… — шепнула она задрожавшими губами.
— Мы ведь сначала думали, что тебя выкрали. Мы весь дом перевернули — тебя нет. Потом обнаружили, что машины твоей тоже нет. Я боялся, не мог поверить в свои смутные догадки. Наконец — звонок. Дальше мы сидели и ждали, когда проклятый телефон зазвонит снова. Крёз — молодец. Он единственный был способен хоть как-то снять напряжение. Он постоянно ворчал, ругал тебя и всех нас.
— Ругал?! Правда?!
— Он говорил: «Ну, семейка! То Алёшка в историю влипнет, теперь эта сумасшедшая! Нет, мне уже хватит! Мне бы только ноги отсюда унести. Переменю все телефонные номера, уеду в лес, только вы меня и видели! Ну, семейка!»
Кира улыбнулась сквозь блестевшие в глазах слёзы.
— Вот и мы так улыбались. А потом он вышёл на балкон, там было темно, но наружный свет так падал, что мне он был виден… И я вдруг увидел, что он старый. Опущенные плечи, круглая спина. Потом он вернулся и был таким, каким мы привыкли его видеть.
— идём к ним, Виталя…
Все собрались в маленькой гостиной. Сидели кто на полукруглом диване, кто в креслах. Алёша держал на коленях Наталью, и она была центром внимания. Девочка что-то говорила, а взрослые смотрели и слушали так, что понятно было — ловят каждое слово ребенка. Кира остановилась в дверях и увидела всех сразу, одновременно. Как нервно распрямился Антон, и побелели его пальцы на спинке кресла, в котором сидела Анюта. Крёз сделал движение с дивана, будто заторопился ей навстречу и… остался сидеть. Милая Ксюша обернула к Кире лицо, смотрит в болезненном изумлении своими удивительными глазами… И сердце Киры опять больно толкнулось — ей-то за что?! Наталья спрыгнула с Алёшиных коленей, подбежала к Кире и прижалась, обняв ее ноги. Кира положила руку ей на голову, и проговорила:
— Я слишком люблю вас всех… — и повторила: — Слишком люблю… Наверно, это эгоизм… Я боялась, что кого-то потеряю. Я больше не могла сходить с ума от этого страшного гадания — кого? Алешу? Антона? Крёза? Моего мужа? Вот эту малеху? Кого?.. когда каждый… часть меня. И легче умереть, чем дать эту часть оторвать. Я знала, что делаю вам больно… но боль — не смерть. И мы вместе. Наша сумасшедшая семейка опять в полном сборе, Олег Михайлович! — непослушными губами улыбнулась Кира. — И никуда вам от нас не деться, вы — наш!
Крёз расхохотался, поднялся и пошёл к ней.
— Что, наябедничал? Успел? — попенял он Виталию, стоявшему за спиной Киры. — Слава Богу, я не все вслух высказывал. Больше всего мне хотелось хорошенько отшлепать сумасбродную бабу!
— Это… меня что ли?! — удивилась Кира.
— Ну что вы, Кирочка! Как можно! Да у меня и рука не поднимется на такое! Дайте-ка я лучше расцелую вас, золотая моя, — Крёз бережно взял ее за плечи и поцеловал в обе щеки.