Прошло несколько дней. У Глебовых потихоньку всё входило в свою колею.
Виталий с Алёшей появились у себя в фирме, куда не заглядывали несколько дней. Всё там шло своим чередом. Благодаря толковым помощникам и чётко отлаженному механизму управления дела не остановились, и ничего не рухнуло из-за отсутствия главы фирмы. Но появлению Глебовых были искренне рады, приветствовали радушными улыбками — причины их отсутствия никто здесь не знал, большинство сотрудников считали, что господин Глебов и его сын были, вероятно, в деловой поездке. Теперь они вернулись, опять дома, и это замечательно. Уверенные в себе, спокойные и доброжелательные, они будто привносили эти свои качества в атмосферу рабочего места каждого из многих сотен сотрудников.
Антон и Анюта проводили почти всё своё время с Алёшиной семьей. Ольга трудно отходила от пережитого. Страх и смятение тех жутких дней ещё давали себя знать, будто беда ушла, но тень её продолжала висеть смутной угрозы над Ольгой, над Наташей, над всеми, кто был ей дорог. Поэтому Оля была взвинчена, с близкими слезами и нервным, неспокойным взглядом. Антон взял на себя заботу о ней и убедил Алёшу, что тот может спокойно доверить ему своих девчонок.
Алексей с радостью принадлежал бы только своей семье, но не мог оставить отца одного. И дело было не только в том, что накопились дела, требовавшие личного участия владельцев предприятия. Дело было в другом. Алёша видел, чего стоили отцу дни пережитого кошмара. То, что не было заметно стороннему наблюдателю, для Алексея было явно. Он слишком хорошо знал отца, слишком был близок с ним, чтобы не заметить сейчас некий надрыв в нём. Отец, его умный, сильный, всегда уверенный в себе отец, сейчас нуждался в его помощи и поддержке. Алексей испугался, когда недавно сердце впервые защемило от осознания, что отец такой же обыкновенный человек, как все. Что он вовсе не непробиваемый заслон, ограждающий семью от бед, как было всю Алёшину жизнь. Что если отцу и удавалось оберегать их всех, то лишь потому, что принимал все неприятности на себя и выдерживал эти удары, тратя себя, свои силы, здоровье. Но вот этот удар был слишком жесток, и затраты чрезмерны — отец будто надломился в этом противоборстве, и Алексей ощущал потребность быть рядом с ним. Раньше он просто с удовольствием работал с отцом, ему нравились их совместные мозговые штурмы, и чем сложнее была задача, чем лучше, интереснее. Он восхищался нестандартным мышлением Глебова-старшего и учился у него. Теперь Алексей перестал ощущать себя школяром, — он был рядом с отцом, чтобы подставиться первым, принять проблему на себя, потому что был нисколько не слабее, и склад ума у него был отцовский.
Крёз поговаривал о том, что им с Ксеней, пожалуй, можно и домой. Подталкивала его к этому, понятное дело, Ксеня. Однако с окончательным решением медлил, уступая настойчивым и единодушным уговорам Глебовых не торопиться уезжать от них. На самом же деле Евдокимов не мог принять решение по другой причине: из-за какого-то внутреннего разлада и неопределенности. Он не знал, что происходит там, где находятся Арвид и Матвей. Интенсивные телефонные переговоры были, но только с заимкой. Ничто не настораживало в голосе Митрича или старого Асниса. Они говорили, что у них всё абсолютно спокойно и в свою очередь спрашивали, есть ли известия от Матвея. Олег Михайлович всем говорил обнадеживающие слова, но вот им самим всё больше и больше овладевала тревога — последний разговор с Иверевым не шёл из головы.
Ксеня же в последние дни потянулась к Кире. Она почувствовала, что рядом с Ольгой её вполне могут теперь заменить Антон, Анюта и малышка Наталья. Заботы, которыми она жила со дня приезда, отошли, а она оказалась лицом к лицу со своими собственными тревожными мыслями. И Ксеня ощутила, как устала она от своих и чужих тревог и страхов, каким тяжким гнётом теснят они душу. И её с ещё большей силой повлекло в ауру утешительного, ненавязчивого всепонимания, ласкового покоя, мягкой, материнской мудрости, которыми в полной мере обладала здесь одна только Кира.
От всех других Ксеня как бы даже отстранилась. Если в дни, когда беда объединила их в одно, Ксения жила тревогами Глебовых, то сейчас чувства и мысли её были о другом, шли в разлад с общим настроением. И она не хотела тяготить ими всех остальных — они имели право вздохнуть с облегчением. Нет, она, разумеется, понимала, что ни Виталий Глебов, ни Евдокимов, никто не забыл о её Арвиде, но по причине собственного характера Ксении не приносило облегчения общее сочувствие, проявление заботы и озабоченности. Она не любила выносить на люди собственную слабость. Поэтому по-настоящему комфортно ей было только с Кирой. Или даже одной, но когда хозяйка дома была где-то неподалёку. Ксене не надо было, чтобы её развлекали, занимали — она всегда находила себе занятие по душе и редко скучала. Главной настоящей ценностью для неё было состояние душевного покоя, чего она давно уже не имела, но обретала подобие его в присутствии Киры.
Ксения с желанием помогала хозяйке в домашних делах: ездила с ней за покупками, была подручной на кухне, убирала со стола и составляла посуду в моечную машину — всё это доставляло ей удовольствие. Они могли разговаривать с Кирой, или обмениваться редкими фразами, или вовсе молчать — это значение не имело. Просто состояние Ксени удивительным образом совпадало с состоянием души этой женщины, они без слов понимали все друг про друга, и потому достаточно было взгляда или улыбки, лёгкого прикосновения или ободряющего кивка.
Как-то в один из ближайших дней Ксеня оказалась в Кириной рабочей комнате — понадобилось немного перешить сарафан, который приобрёл для Ксени Олег Михайлович по причине установившейся жары. Хозяйка села к швейной машине, а Ксеня с интересом осмотрелась.
Здесь был удобный, очень практично устроенный компьютерный стол с компьютером и прочей техникой. Имелся симпатичный, озеленённый уголок с двумя большими креслами и телевизором, в одном из кресел лежали спицы с вязанием. На стенах, среди яркой, цветущей зелени висело множество рисунков, вставленных в простые деревянные рамы. Здесь были и детские смешные каракули, и другие, выполненные вполне профессионально. Ксеня увидела несколько портретов, удивилась, узнав в них Алексея, Анюту, потом обнаружила портрет Натальи. Хотела спросить, кто автор рисунков, но удержалась, не желая мешать Кире. На другой стене располагались полки с книгами, цветочными горшками, какими-то безделушками. На одной из полок внимание Ксени привлёкла рамка с фотографией. С неё на Ксеню смотрели две женщины: одна постарше, другая помоложе, и девочка лет десяти.
Кира заметила, как Ксения рассматривает фото, и сказала:
— Моя подруга с дочерью и внучкой. Они живут в России, в том же городе, где Олег Михайлович.
— Это… Светлана? — удивилась Ксюша.
— Да, — обернулась Кира, тоже удивлённая. — Вы о ней знаете? Откуда?
— Ой! — смутилась Ксеня. — Наверно, мне лучше бы не говорить про это! Мне Олег Михайлович рассказывал, но, пожалуйста… не упрекайте его!
— Да что вы, Ксюша! Ну рассказывал и рассказывал — делов-то!
— Правда? — повеселела Ксеня. — А я испугалась, что вам неприятно будет. А с семьей Светланы, вы, значит, связи не потеряли?
— Конечно нет.
— Об этом Олег Михайлович не говорил, он рассказывал про Светлану, когда вы ещё в России жили.
— А, выходит про настоящее и про их отношения он не говорил? Значит, я сразу же реванш могу взять — тоже посплетничать о нём, — улыбнулась Кира. Потом, уже без улыбки глядя на фотографию, сказала: — У Светы жизнь нелегко сложилась. О Максиме, муже её знаете?
— Да, Олег Михайлович говорил, что Светлана была замужем.
— Макс очень рано умер.
— Ох! Как же?!.
— Он был очень крепким физически, сильный, большой человек. Болезнь просто игнорировал. А когда не замечать её больше не мог, было уже поздно. Для Светланы это было страшным ударом. Татьяна, дочка, уже не жила с ними, вышла замуж и муж увёз её в другой город. Светлана Максима схоронила, осталась одна, — Кира встала, сняла фотографию с полки, легко провела по стеклу пальцами. — Тут вскоре у Татьяны дочка родилась, Света и надумала перебраться к ним поближе, помочь молодым. Татьяна вроде бы отговаривала её, но Светка всегда была человеком действия. Быстро подвернулся вариант с обменом квартиры, и она переехала. И тогда обнаружила, что Татьяна многое скрывала от неё — что в мужья ей мерзавец достался, и пил, и гулял, и руки распускать начал. Потом был развод и началось их существование. Танюшка с ребёнком сидела, Светка работы найти не могла — как раз сокращения пошли, невыплаты. Перебивались детским пособием да случайными заработками, а ведь ещё и квартплата и прочее — ты лучше меня это представляешь.
— А вы знали, что они так живут?
— Мне она ничего не говорила, не жаловалась, хотя я часто звонила и постоянно спрашивала. Она почему-то врала мне, что-то про отличную работу придумывала, про большую зарплату. Я так и не смогла понять — почему. Нервы у неё тогда сильно не в порядке были — одно за другим валилось, она просто начала ломаться. В конце концов мы стали что-то подозревать, даже не могу сказать, почему. Наверно, какие-то недоговоренности почувствовала, интонации, может быть… В общем, попросили Олега Михайловича навестить старую знакомую. Ну, и открылось всё. Светлане крепко от него влетело, он немедленно перевёз их назад и больше из поля зрения не выпускал. Светку отправил лечиться, потом нашёл ей работу, действительно, замечательную, навещал постоянно. Виталий открыл банковский счёт на Светлану, и теперь каждый месяц на него автоматически перечисляется определённая сумма. Теперь-то всё у них хорошо. Они уже ни раз приезжали к нам погостить. Серафима у них чудо, а не ребенок, — Кира рассмеялась. — То такая рассудительная, важная. А расшалится — чертёнок! Светкиного в ней много. Крёз её обожает, стал в их доме своим человеком, Светлане — первым другом и советчиком. Говорит, что ходит к ним душой отдохнуть.
Это был первый выходной, когда, по давно сложившейся традиции, к обеду все собрались в доме Виталия и Киры. Такой обед, как правило, затягивался надолго. Они разговаривали, что-то обсуждали, смеялись — просто наслаждались близостью с теми, с кем радостно быть рядом, чьи лица светлы и прекрасны, шутки — умны и остры, и всем есть дело до каждого, и все вместе они — Семья. А их и в самом деле было семь Я, и, может быть, их маленькому сообществу передались качества этого числа: волшебной, загадочной, счастливой, благословенной семерки.
Правда, в этот раз вокруг большого овального стола стояло на два стула больше — для Крёза и Ксени.
Наталья давно закончила обедать и убежала в свою комнату, которая когда-то очаровала и заворожила её, и так и осталась детской, «Наташенькиной комнатой». Остальные пили чай и разговаривали о разных пустяках, и ещё не собирались покидать столовую, когда вошёл один из ребят Теда Буссе и тихонько сообщил что-то Виталию. Дом и семья всё ещё были на особом положении, и Виталий не торопился отменить принятые меры по охране.
— Я сейчас вернусь, — ответил он на вопросительные взгляды и вышёл из столовой, раздумывая, что за незнакомец может его спрашивать.
В просторном холле первого этажа он увидел пожилого мужчину и Тэда, стоящего чуть позади незнакомца.
— Здравствуйте, господин Глебов, — первым поздоровался тот, он чисто говорил по-русски.
— Кто вы? Представьтесь, — сузив глаза и пристально его разглядывая, спросил Виталий.
— Иверев Матвей.
— Вы?! Вы — Иверев Матвей?! Но как вы здесь? А Арвид?.. Вы один?
— Конечно не один. Но в дом меня одного пропустили, Арвида ребятки ваши задержали. У вас что, ещё проблемы остались?
— Нет! — широко улыбнулся Виталий. — У нас всё в порядке! Теперь окончательно. Вы ошёломили меня, Матвей, дайте мне пожать вашу руку. И идёмте выручать Арвида! Однако! Ну и сюрприз вы нам приготовили! Но женщин всё же следует предупредить, уж вы меня простите. Тэд, пошлите к мой жене, пусть сообщат ей одной, что здесь Матвей Иверев и Арвид Аснис.
Буссе, ни на мгновение не оставляя Виталия один на один с неожиданным визитером, быстро отдал распоряжение. Имена, названные господином Глебовым, были ему знакомы, но Тэд ни разу не видел этих людей в лицо, как и господин Глебов, скорее всего. Поэтому он не мог позволить себе расслабиться до тех пор, пока не будет знать наверняка, что двое прибывших именно те, кем назвались.
В распоряжении Киры были считанные минуты. Изумлённо взглянув на принёсшего известие, она жестом отпустила его. Теперь взгляды всех сосредоточились на ней, но мгновения колебаний прошли незамеченными. Затем Кира с улыбкой посмотрела на Ксеню, на Крёза, и в этой ситуации её взгляд и улыбка были многозначительные и говорящие.
— Что?! — почти беззвучно выдохнула Ксения.
Кира продолжала молчать, но то, что было в её лице, в глазах, в улыбке не оставляло сомнений, каким должен быть ответ. Потом она встала и протянула руку.
— Идём, Ксеня. Сегодня именинница ты!
И в этот момент Ксения увидела Арвида, входящего в столовую. Она не помнила, как оказалась в его объятиях: вот только что в смятении стояла у стола и вдруг оказалась рядом с ним, припала к его груди, ещё не веря ни глазам своим, ни ушам. Но дрожащие руки уже цеплялись за рубашку: не отпущу, никуда тебя не отпущу!
У Тэда Буссе разом исчезли все сомнения, он позволил себе улыбнуться и отступить назад, глядя на кутерьму, поднявшуюся вокруг новых гостей.
Прошло несколько дней, Виталий чувствовал, что ни сегодня завтра их гости заговорят о возвращении домой, и решил этот разговор предвосхитить. Ему нужно было поговорить с Арвидом Аснисом, и для этого пришлось пойти на хитрость: подговорить Киру взять Ксюшу на себя, отвлечь, потому что с того часа, как Арвид и Ксеня встретились, они будто превратились в сиамских близнецов, разлучить которых можно было только оперативным путём.
— Арвид, не хотел бы ты остаться и поработать у меня? — без обиняков начал Виталий, едва они оказались в его кабинете и сели в кресла напротив друг друга.
— В каком качестве? — спросил Арвид.
— Возглавить специальную группу.
— Но это место занимает Тэд Буссе, — Арвид чуть приподнял бровь.
— Именно Тэд считает, что я обязан уговорить тебя остаться. Буссе говорит, что ты профессионал куда более высокого класса, чем он. Он мечтает остаться в отряде, стать твоим подчинённым и учеником. Мнение Тэда для меня много значит, но, прежде всего — это моё собственное мнение. Вроде бы чудовищная эта история с похищением и шантажом закончилась и можно спокойно жить, как жили. Но я не могу просто вернуться к тому «как было». Оказалось, я был беспечен, коль такое смогло произойти. Теперь я растерян — как предупредить подобное? Я не знаю как. Ты знаешь. Ты единственный, на кого я могу переложить эту заботу и быть абсолютно спокойным. Больше мне некому довериться.
— Погодите, господин Глебов. Вы ведь совсем мало знаете меня.
— Мне довольно того, что вижу. Даже если бы я знал только вашу Ксеню, и того уже было бы достаточно — это не женщина, это лакмусовая бумажка, ею можно безошибочно определять, где добро, а где зло, — улыбнулся Виталий и увидел, как неуловимо и странным образом изменилось лицо, глаза Арвида при упоминании о его жене — как будто только что оно было в тени, и вдруг упал на него невидимый тёплый свет. — Ксюшу мы все полюбили, а я так просто очень благодарен ей, она так помогала Ольге в те страшные дни. Видите, я изо всех сил стараюсь вас уговорить. Я все последние дни наблюдал за вами, как кошка за мышкой, и слюнки глотал — больно уж вы лакомый кусок, — снова улыбнулся Виталий, и Арвид рассмеялся. — Видел, как вы с Матвеем тренировку проводили, — Виталий указал пальцем вниз, имея ввиду тренировочный зал, оборудованный в подвальном этаже, Арвид с Матвеем уже несколько раз наведывались туда. — Играючи работали, я так полагаю — в полсилы. Из-за зрителей, вероятно?
Усмехнувшись, Арвид кивнул.
— Не мне вам говорить, какого характера трудности ждут вас в России, — продолжал Виталий. — Лучший вариант — не возвращаться. Независимо от того, примете вы моё предложение или нет, я готов помочь вам. Мы сделаем вам новые документы, новые имена. Всё будет законно, никакой липы и подделок. Я помогу вам легализоваться, вы будете жить нормальной жизнью, так, как достойны. Я знаю, там остался ваш отец, это тоже вполне решаемо, никаких проблем не будет.
Арвид поднялся из кресла.
-Я могу сказать вам, господин Глебов, пока одно только — предложение ваше мне нравится. И я благодарю вас за него и за готовность помочь нам с Ксюшей. Но я должен подумать.
Виталий протянул ему руку:
— Разумеется, я и не жду немедленного решения. Подумайте, поговорите с Ксеней. Только прошу вас, помните, пожалуйста — вы, действительно, очень нужны мне.
Матвей считал, что успешно справился с делом, в которое ввязался ради Арвида.
После того, как Арвид ушёл из Центра, Иверев часто вспоминал о нём, потом — всё реже и реже. Лицо этого выпускника стало теряться среди сотен лиц, прошедших перед Матвеем за годы его работы. А если всё же вспоминалось, то с налётом досады на себя самого: «Маразматик сентиментальный!» Парень оказался никаким не особенным, как и сотни других после классов Центра работал вполне успешно. И вдруг на одном из совещаний Матвей услышал, что с Угрюмым проблемы, он пропустил число контрольной отметки. Потом число пропусков превысило критический максимум, парень не отозвался на экстра-вызов, и решено было пустить за ним Охотников. Тогда Инструктор почувствовал, что не может остаться в стороне.
С подчинёнными Центра подобное случалось и раньше. И предполагало только два варианта ответа: либо человек мёртв, ну и, как вариант: находится в состоянии близком к этому, либо он решил выскользнуть из-под руки Центра. Во втором случае он скоро понимал, что решение принял неверное, однако поступок его силы обратного хода не имел — отступники Центру делались не нужны, так как представляли потенциальную опасность. Охотники, настигшие дичь, естественным образом становились Ликвидаторами.
Матвей надеялся, что парень жив. Но если он захотел уйти от Центра, жить ему осталось немного. Если он, Матвей, будет смотреть на охоту со стороны. Он теперь не мог бы сказать, что было раньше: принятое им решение помочь Арвиду или же звонок Крёза подтолкнул его к этому решению. Арвид стал нужен Матвею, а Матвей жизненно необходим Арвиду. Обмануть Центр и вырваться из его власти было очень непросто, почти невозможно, это инструктор знал лучше Арвида. И когда Матвей вступил в состязание с Охотниками, у него уже были кое-какие мысли и прикидки.
Опередить Охотников ему помогло то, что во время пребывания Арвида в Учебке, некая духовная родственность породила между ним и инструктором более дружеские связи, чем позволяли дисциплинарные отношения. Например, вовсе не поощрялись разговоры на отвлечённые темы, которые, случалось, возникали-таки между ними. И в разговорах этих неизменно проскальзывали какие-то личностные моменты. Матвей внимания на них не заострял, в расспросы не вдавался, но где-то эти скупые обмолвки Арвида складывались одна к другой, тянулись между ними цепочки логических связей и догадок, плелась прозрачная паутина жизни Угрюмого — человека без имени и биографии. И были в них узелки, которые могли соответствовать семье, друзьям, родственникам. Охотники шли по другим узелкам: контрольные отметки и выполненная Угрюмым работа. Путь Иверева оказался чуточку короче.
Когда Арвид отправился на встречу с Шерханом, Матвей искал двойника Арвида. Такой человек был. Этот курсант попал в Центр несколькими годами позже Асниса. При первой встрече с новичком у Матвея мелькнула мысль: «Как похож! И насколько другой». Мысль эта ушла и, кажется, забылась. Но мгновенно всплыла, когда в ней возникла надобность. Матвею удалось заглянуть в личное дело того парня. Характеристики его были довольно заурядные: ни особых физических данных, ни психических или интеллектуальных. Разумеется, с таким материалом в Центре тоже работали, он стал выпускником Второй ступени. Использовали его на южных границах в команде, чьей заботой была чистота коридоров для транспортировки по ним наркотиков и прочих контрабандных грузов. В личном деле хранились и файлы с «творческими» отчётами выпускника. Матвей полистал их и понял, что, прервав жизнь этого человека, он не услышит даже смутных укоров совести. Парень вошёл во вкус, это чувствовалось даже в отчётах, хотя курсантов учили точности и лаконичности. Он открыл для себя способ самоутверждения — через насилие, причинение боли и возможность распорядиться чужой жизнью. В его действиях прослеживалась именно такая последовательность, он перестал просто убивать. Ощущение покровительства Центра, давало ему чувство вседозволенности и собственной незаурядности, абсолютно несоразмерное с реальным положением вещёй. Парню было невдомёк, что стоимость его весьма низкая, что едва он вляпается в какое-нибудь дерьмо, и его скоренько уберут по распоряжению Центра, не давая возможности начать говорить то, чего говорить не следует.
В то время как Арвид «отдыхал» в райском уголке Зелёной долины, Матвей объявился в городке, незадолго до этого покинутом Аснисом, постарался довести до сведения кого надо, что имеет собственный интерес к общительному заезжему коммерсанту. После этого любознательный толстячок из города куда-то исчез, и совершенно другой человек отправился ближе к пограничным районам. Там он опять занялся поисками, но теперь гораздо более интенсивными и целеустремленными. Этот момент плана вызывал у Матвея самые серьёзные опасения из-за непредсказуемости и высокой степени риска. Парень просто мог в это время быть по ту сторону границы. И у него гора упала с плеч, когда лицом к лицу встретился с тем, кого искал.
Остальное было просто. Играя как на струнах на чужом тщеславии и невеликом уме, Иверев легко повёл свою партию. Парень был горд тем, что инструктор, перед которым он и до сих пор благоговел, приехал лично к нему. Он ни на миг не усомнился, что тот действует от имени и по поручению Центра, а как иначе? Вишь ведь, не забыли! И зря, выходит, он психовал иной раз, что жизнь проходит в этой дикой глухомани. А Центр, получается, законсперировал его и берёг для настоящего дела! Эти мысли наполняли сердце радостью и гордостью. Конечно, он согласился на все предложения инструктора — правда, восторги свои при себе оставил, «поколебался» даже, помедлил с ходу соглашаться: тут ведь он тоже не баклуши бьёт, об деле тоже подумать надо.
Точно в нужное время в фойе уже знакомой гостиницы опять появился толстячок, шустренько подкатился к стойке портье.
— Как мой номер? Ждёт?
— Конечно, вы же оплатили вперёд, — радушно улыбнулась дежурная, потянувшись за ключом. — А вы, я вижу, всё же нашли кого искали, — она кивнула спутнику толстяка, в котором сразу узнала того симпатичного предпринимателя из России, что не так давно у них останавливался.
Он к стойке не подошёл, остановился поодаль и приветственно помахал девушке, тут же скривился и прижал ладонь к щеке.
— Что? Зуб? — страдальчески сморщилась девушка.
— И не говорите! — ответил толстяк за своего страдающего приятеля. — Разболелся под новенькой пломбой. Ничего, сейчас примет лекарство, ляжет в постель, авось утихнет.
Толстяк забрал ключ и, провожаемые сочувственным взглядом, двое поднялись по лестнице и исчезли в коридоре.
Было раннее утро. Арвид уже расстался с Сауле и как раз сейчас совершал марш-бросок через степь, думая о том, как поскорее добраться до города.
Матвей запер дверь на ключ, кивнул на кровать:
— Ложись, отдохни. Меньше наследишь.
— Мы сюда надолго?
— Вечером нас заберут, — коротко сказал Матвей.
Раскрыв спортивную сумку, с которой пришёл, Иверев достал тонкие резиновые перчатки. Парень смотрел на него и думал: «Я тоже стану таким. Может даже и меня в преподаватели позовут. Потом, когда-нибудь. А интересно, какие дела проворачивал инструктор, пока не начал молодёжь учить?»
Матвей осмотрел шкаф, вынул немногочисленные вещи, оставшиеся с прошлого раза, и аккуратно сложил их в сумку. Сходил в ванную и осмотрелся, не забыл ли чего здесь. Потом долго и тщательно протирал все поверхности, стаканы, ручки, на которых могли остаться его отпечатки. Торопиться было некуда, Арвид всё же далековато от города, и не известно, сколько времени ему понадобится, чтобы расстояние это преодалеть. Расчитывать надо на худшее, вернее — никакого худшего и лучшего, надо просто ждать, а час, полтора, или десять, это не так существенно.
Звонок раздался гораздо раньше определённого Матвеем худшего срока. Иверев неторопливо снял трубку.
— Я на окраине, — сказал Арвид.
— Нет, дорогая, спасибо за заботу, но в номер не надо. Мы перекусим в ресторане.
— Хорошо, я понял. Буду здесь тебя ждать. Это восточная окраина, сразу после заправки будет поворот налево, и дальше вдоль арыка заросли какие-то. Там я тебя встречу.
— Да. Спасибо.
Положив трубку на место, Иверев вынул из сумки пистолет с навёрнутым глушителем, подошёл к человеку, лежащему на кровати с закрытыми глазами, и выстрелил.
В дверях Матвей ещё раз обернулся и окинул комнату взглядом. Потом вышёл, закрыл дверь на ключ и повесил на ручку табличку: «Прошу не беспокоить».
Толстячок сбежал по лестнице, будто скатился.
— Пойду перекушу, да делами займусь, — сообщил он дежурной.
— А товарищ ваш как?
— Уснул, наконец! Всю ночь мучился, бедолага. Теперь, наверно, сутки проспит. Вы уж не беспокойте его.
— Конечно, конечно! — с готовностью пообещала девушка.
К её счастью, комнату откроют, когда она сменится. Зрелище будет не для слабонервных. Местные криминалисты так и не установят, что за реактив был добавлен в воду почти доверху наполненной ванны. Труп молодого предпринимателя, вернее, как вскоре выяснится — убийцы Рустама Нигматуллина, пролежал в ней около суток, и опознать его было уже невозможно. Раствор приобрёл столь агрессивные свойства, что органические ткани просто сгорели. Ни о каких отпечатках пальцев речи не могло быть, челюсти оказались раздроблены выстрелом — для опознания мало что осталось. Кто расправился с ним, так же не удалось установить. Толстяк отошёл от стойки портье и будто испарился, его больше никто и нигде не видел. Сыновья Рустама рвали и метали, грозили членам следственной группы страшными карами, но это мало помогло. Пришлось согласиться с самой правдоподобной версией, что за этим «предпринимателем», по всему видать, тянулся длинный хвост из предыдущих дел. И ни одни братья Нигматуллины жаждали мести. Кому-то повезло больше, чем им.
И никто не видел, что толстяк исчез в кабинке общественного туалета — зашёл туда и не вышёл. Вышёл совсем другой человек, даже близко его не напоминающий: пожилой, со впалыми щеками на худом лице, глаза скрывались за очками с толстыми стеклами, над которыми нависали густые, косматые брови; нижнюю часть лица закрывала бородка. Но раскалённая площадь в эти часы становилась пустынна, поэтому некому было рассматривать незнакомца, и тем более — рассказать, куда он, в свою очередь, подевался.
Крёз обозвал Матвея старым дураком, воспользовавшись первой же возможностью сказать ему это один на один.
— Что за театр ты устроил?! Почему молчали, позвонить не могли?!
— Чего звонить, когда мы к вам ехали? — с наглой ухмылкой заявил Иверев.
— Вот и позвонили бы, что едете, что всё в порядке! Я тут уже не знал, что врать и чем успокаивать…
— А ты даже не догадываешься, почему я не звонил? — сощурив глаза, перебил его Матвей. — И неизвестно ещё, кто из нас дурак старый. Ты что про меня подумал, а?
— Ничего не подумал, — возразил Крёз, но напористой энергичности в его голосе заметно поубавилось.
— Эх, ты, — уничтожающе проговорил Матвей. — Ты ещё и врун!
— Ну ладно, ладно тебе, — Крёз пошёл на попятную. — Прости дурака. На старуху, знаешь ли, тоже бывает проруха. Нервишки нам тут потрепало — будь здоров, вот и взыграли.
— Нет, ты не виляй, я хочу знать, что ты про меня подумал. Пусть тебе будет стыдно.
— Знать хочешь, да? Ну, подумал. Подумал, что охотник — ты. Что ведёшь двойную игру. А те ребята так, вроде сетки маскировочной.
— Получается, то, что ты меня знаешь всю жизнь, коту под хвост?
— Я давно не видел тебя. Время меняет людей. Я виноват, что ещё?
— Из ума выживаешь, вот что я тебе скажу, друг дорогой, — примирительно проворчал Иверев.
— Так с возрастом не только мудрость обретаешь, но, увы, маразм тоже! Скажи мне лучше, как у тебя, всё хорошо там прошло?
— Да, всё сложилось удачно. Арвид вроде как бы не существует больше. Но итоговую оценку выставит Центр, когда его снимут с учёта. Ну, а если хочешь всё в деталях услышать, так не надейся, не услышишь. Я и Арвиду не стал рассказывать. Одно только — человек, который стал его двойником, был обречён. Такие, как он, долго не живут, я видел, знаю. Полное дерьмо, а не человек. Хоть смерть его не во зло, а на добро была.
— Выходит, совесть не мучит?
— Хе-хе, и кто же это сказал? Неужто Крёз? Ох, Олег, на нас с тобой грехов столько… И смертей. А на мне ещё все, у кого эти парни жизнь отнимали. Убивать учил их я. Там, — он указал пальцем вверх, — за это с меня тоже спросят. Пусть наши грехи на тех весах вешают, — он снова кивнул вверх. — Там на одной чашке будет лежать жизнь того парня, которого я в гостинице оставил, а на второй жизнь другого. Те весы точные, не ошибутся.
— Да ладно… Про совесть — это я некстати.
— Знаешь, я тут не задержусь, мне надо уже торопиться назад. Ты позаботься о них, ладно?
— Разумеется. Мы с Глебовым подумаем и сделаем всё в лучшем виде.
— Да, Глебов твой — мужик настоящий.
— А то! А Кира!
— Про неё я и вовсе молчу, слов нету, про неё сказать. Вот характер!
— Да, совершенно особенные люди. Как-то им удается жить в такой гармонии с миром, с совестью своей, с людьми, друг с другом. На Глебова удивляюсь. Ведь капиталист, бизнесмен. Кажется, в этих сферах нельзя обойтись без хитрости, если не сказать — без жульничества. Но он как-то обходит эти подводные камни. Я знаю об нескольких уникальных сделках: без всяких бумаг, подписей, обеспечения — под одно только честное слово Глебова. А ведь мир денег, он жестокий.
— А ты ему на честное слово не поверил бы?
— Так это я! — удивился Крёз и рассмеялся: — Действительно, и я поверил бы. А ты знаешь, когда Кира была у того мерзавца, он попросил гарантий. И знаешь, что стало гарантией?
— Честно слово? — с интересом глянул Матвей.
— Точно! Её слово! И он поверил. Нет, удивительные они люди.
— Знаешь, я тебе завидую. Ты не один.
— Я? Чему ж тут завидовать? Гол, как сокол — ни семьи, ни детей.
— Друзья. Это многого стоит. А у меня весь капитал — один ты.
— Кто нам виноват, — развёл руками Крёз. — Сами выбирали, как жить. Жаль только, что настоящую цену всему с годами узнаешь, и поздно уже менять что-то, остается горечь и горесть. Глебовы ведь тоже… Виталий настороже со мной держался, а Кира… она просто боялась меня и предпочитала имени моего не слышать. И так не год, не два. Это уж к старости я стал всё чаще вспоминать о них, думать, понял, какие удивительные люди мимо меня прошли. Раз, другой позвонил. Виталий тоже звонил как-то. Ну, а потом… правда говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. Да ты тоже не прибедняйся — точно те же слова можешь про себя сказать. Смотри, теперь у тебя есть и Арвид, и Ксана. А Ольга с Алёшкой разве тебя забудут? Глебовым ты теперь не чужой. Вон сколько хороших людей вошло в твою в жизнь, так что не гневи Бога, грех тебе жаловаться.
— И то правда. Я рад, что ты мне тогда позвонил.
Виталий полулежал поверх одеяла, смотрел на Киру. Она после душа сидела на пуфике перед зеркалом и расчесывала волосы.
— Я так рада, что Арвид принял твоё предложение, — сказала она, глядя на мужа в зеркало. — Это просто замечательно. А мне бы и в голову не пришло, что он может у тебя работать. Ты у меня умница, прелесть просто!
— Я вижу, девчонки наши очень с Ксюшей сдружились. Может быть, кое-чему у неё научатся .
— Например?
— Не знаю, степенности, может. Или тому, что называют кротостью.
— Не знаю, как это называют, но Анютке этого точно не хватает!
— А Оля, может быть, станет спокойнее.
— Олюшку ты не трогай, она, бедная, натерпелась.
— Разве я трогаю? Я говорю о том, что с Ксеней ей будто спокойнее. Они даже похожи как будто, не находишь?
— Нахожу. Олег Михайлович перед отъездом взял грех на душу, кое-что рассказал мне об Арвиде и Ксюше. Наверно, боялся, что мы их тут обижать станем.
— Ну да, этого парня обидишь, как же!
Кира встала, откинула волосы за плечи и подошла к Виталию.
— Что с тобой, Виталь? — тихо сказала она, останавливаясь близко перед ним.
— Ничего. Всё в порядке.
Он обнял её за талию, всё ещё гибкую, почти по-девичьи, притянул Киру ещё ближе к себе. Кира шагнула вперед и встала между его коленями, он прислонился к ней, закрыл глаза. Она медленно провела рукой по его щеке, по виску — последние события щедро рассыпали здесь серебро. Кира почувствовала, как сердце защемило от любви и нежности к мужу. Она вплела пальцы в его густые волосы.
— А что не в порядке? Скажи.
— Я не знаю, что сказать, Кирюш. О чём ты?
— Ты перестал улыбаться.
— Это неправда.
— Правда. Неправильная улыбка, не твоя.
Виталий вздохнул, поднял к ней лицо.
— Что ты выдумываешь, Кирюш? — взял её руку, прижал ладошку к губам.
Кира смотрела на него молча, и, помедлив, Виталий проговорил:
— Как-то… не так стало. Вроде бы всё кончилось, а во мне будто… холод остался. Во мне будто умерло что. Может быть, я становлюсь старым и слабым?
— Ты?! — она отстранилась, изумлённо посмотрела на него. — Ох, и дурачок ты у меня. Я даже и разубеждать тебя не стану, чего говорить про вещи, которые и так очевидны! Или тебе про ту несчастную женщину напомнить, у которой дело до клиники дошло?
— Ох, перестань! Причём здесь я? Она психически больной человек.
— Что-то она не запала на первого прохожего, не сделала из него фетиш. И вообще, неизвестно, тронулась она умом до того, как тебя увидела или уже после.
— Кирюшка, ну прекрати пожалуйста!
— А ты ерунды не говори. Да! Ты помнишь, мы с тобой на озера ездили и в соседнем бунгало жила семья: муж, жена и их довольно взрослая дочь.
— Помню, конечно. Тогда ещё выяснилось, что они где-то поблизости от нас живут.
— Вот-вот. И как-то тогда вышло, что я этой даме сказала, по сколько нам с тобой лет. Она очень недоверчиво меня рассматривала, и так и не поверила, явно. А потом, когда мы уже домой вернулись, она как-то звонила мне, просила разрешения навестить.
— Да?
— Но самое смешное — зачем она приезжала. Она хотела выспросить у меня имя врача, который делает нам подтяжки кожи! Мол, что это за виртуоз, который вообще никаких следов не оставляет.
Виталий расхохотался.
— Мне тоже хотелось смеяться, но она уехала разобиженная. Опять мне не поверила. А ты говоришь — старый. Нет, Виталий, надо тебя в свет выводить! Так и быть, я запасусь терпением и буду невозмутимо смотреть на дамские хороводы вокруг тебя. На что не пойдёшь, если мужу это для нужно для снятия комплексов.
— Кирюш.
— Что?
— Роди мне сына.
Кира несколько секунд онемело глядела на него. Потом проговорила:
— Это… почему именно сына?
— А дочку просить я стесняюсь.
— Глебов, ты с ума сошёл? Мне же под пятьдесят.
— Всего лишь немного за сорок. Ты молода и очаровательна. Ты какой-то заговор против годов знаешь. Ну, так как?
— Ты же не всерьёз?
— Почему не всерьёз? Ты потрясающая мать, Кирюш. Почему у нас только Алёшка и Аннушка? И чьи это слова: «На что не пойдешь, если мужу это для снятия комплексов нужно». Новая жизнь — что может быть более жизнеутверждающим, а? К тому же поздние дети вообще гениальные получаются, в смысле, у взросленьких родителей.
— Тебе это не грозит. Ты никогда взросленьким не станешь и не остепенишься.
— Не говори это моим партнерам. Они думают, что я страшно серьёзный и ужасно солидный.
— И не догадываются, что ты морочишь им головы, претворяешься просто.
— Ты от темы не уходи, скажи лучше, ты не знаешь, ничего не придумали, чтоб ребёнка не девять месяцев ждать, а побыстрее как-нибудь?
— Зря я не купила тебе смирительную рубашку, а ведь собиралась, помнится. Сейчас бы самое время надеть её на тебя.
— Поздно, матушка! — Виталий опрокинул её через себя на кровать. — Я всегда знал, что ты жадина! У нас и деньги-то водятся за счёт экономии на мне и моих рубашках!
— Глебов! Ты меня лучше отпусти! — Кира упёрлась ладошками ему в грудь.
— Чем же это лучше, интересно мне знать, кроткая моя, — удивился Виталий, прижимая её руки к кровати за головой и удерживая их одной рукой, вторая в это время распускала пояс Кириного халата. — Сама сейчас увидишь, что нисколько не лучше. Расслабься, женщина, и постарайся получить удовольствие.
— Сумасшедший, точно! — бормотала Кира, безуспешно пытаясь увернуться от его губ.
— И без смирительной рубашки. Ой, что будет!
Арвид проснулся среди ночи. Им владело какое-то непривычное чувство… Он подумал вдруг, что наверно, нечто подобное мог бы чувствовать ребенок, когда мать ещё носит его под сердцем. Проснуться, слышать стук родного сердца, и ни о чём не думать, раствориться в бесконечном покое и благополучии, и снова незаметно перейти в сон.
Вот так же было сейчас Арвиду. Обычно, стоило ему проснуться ночью, и торопились проснуться неспокойные мысли, подступали в темноте, требовали: «Думай, заботься, решай, ищи выход!»
Некоторое время Арвид лежал и просто слушал Ксюшино дыхание рядом, и сердце его наполнялось нежностью к ней. Потом он встал неслышно и вышел на балкон, откуда через открытую настежь дверь вливалась ночная свежесть. На ясном небе были рассыпаны мириады звёзд. Спать совсем не хотелось. Кажется, никогда в жизни на душе у него не было так легко, освобождённо. Как будто родился заново и совсем в другом мире, где царит любовь.
Когда он ехал сюда, не рассчитывал найти здесь какую-то помощь себе и даже не думал ни о чём таком. Матвей предложил и он сказал: «Поехали», помня лишь о Ксюше, желая увидеть её как можно скорее. Все остальные мысли как будто были придавлены опустошающей усталостью, настигшей его. Он вроде бы и о Глебовых не думал, ехал к Ксене и думал только о ней. И он словно пришёл в себя, когда ощутил неожиданно сильное рукопожатие, встретил прямой взгляд Виталия Глебова, глаза в глаза. «Это Глебов!» — как будто окончательно понял Арвид и с этой минуты вернулся из своего отстраненного существования, стал осматриваться и замечать то, что скользило мимо его внимания.
Ещё никогда он не видел сразу столько красивых людей. Хотя, доводилось ведь работать и во время приёмов, на каких-то элитных торжествах. Уж там было в достатке красавцев и красавиц — лощёных, разодетых в платья от самых запредельных модельеров. Ухоженные, холёные лица были красивы и холодны. Казалось, их носят, как дорогие маски. Мало случалось увидеть живых лиц с искренним проявлением чувств. А может быть, Арвид видел это из-за его специфического взгляда. Чаще всего он присутствовал среди них в качестве телохранителя, и не просто смотрел, он пытался читать их лица и глаза, узнать истинные чувства, мысли, намерения. С лицами-масками работать было довольно трудно.
И совсем другое было сейчас, когда он знакомился с семьей Глебовых, видел вокруг себя их лица, будто светящиеся невидимым внутренним светом. Удивительно открытые, искренние, им нечего и не от кого было скрывать, и не нужны были маски. И у Арвида тогда неожиданно мелькнула мысль, что покой и счастье этих людей он берёг бы не по должности, не из-за денег, а по внутреннему побуждению. И скользнуло лёгкое сожаление, что среди его работодателей никогда не встречалось подобных Глебовым.
Арвид тогда не думал о будущем, заставил эти беспокойные мысли отодвинуться на время. И вдруг — предложение Виталия остаться и работать. Это не просто обещало желанную и интересную работу, это было одновременным решением всех его проблем.
Парней из отряда он уже посмотрел — перспективные ребята, с хорошими задатками. А дальше — его забота, заставить раскрыться эти задатки в полной мере, и он это сможет. Когда-то, сто лет назад он учил выживать своих парнишек-разведчиков, и получалось неплохо. Этих он будет учить другой науке и на другом уровне. Нет, в самом деле, Тэд толково подобрал парней. Да и сам Буссе — очень хорош! Комплексует после суровой проверки, которую жизнь устроила ему, без вины считает себя виноватым. Пройдёт, уж Арвид об этом позаботится. Арвиду нетерпелось заняться делом, хотелось видеть, как из сырой глины возникают нужные ему, заданные формы, становятся всё чётче и чище, затвердевают, чтобы стать закалённым, обожжённым в огне оружием. И оно будет из совсем другого материала, ничего общего не имеющего с той сырой, вязкой глиной, которую он ни сегодня завтра возьмёт в руки. Оно будет прочнее, несокрушимее стали, оружие, которое он сотворит для защиты и обороны. Так же когда-то лепил из него инструктор. Хотя, нет, — Арвид усмехнулся, — глиной он всё же не был, скорее — корявой, черновой отливкой. И инструктор жёстко, без жалости отсекал от неё лишнее, сдирал наждаками. Кто бы знал тогда, что под холодной, не знающей сострадания броней интруктора Арвиду доведётся увидеть и узнать Матвея, и назвать его другом.
Единственное, что было не в лад и беспокоило Арвида — отец. Так хотелось, чтобы отец, наконец, был с ними. Олег Михайлович, уезжая, обещал обо всём поговорить и уговорить. Хотя Арвиду сказал: «Не тяни его сюда. Им хорошо там вдвоём. А в гости его привезти — когда угодно. Хоть сам с ним приеду, а нет, так сопровождающего дам». И Арвид чувствовал — не поедет отец сюда жить.
Арвид поднял лицо, подставляя его лёгкому ветерку, прилетевшему из тёмных крон платанов. Вдруг насторожился, прислушался.
Ксене снилось что-то плохое — отголоском пережитых страданий. Она, не просыпаясь, то ли плакала, то ли стонала.
— Чшш!.. Тихо, тихо… — Арвид, чуть касаясь, провёл рукой по её волосам, лёг рядом. — Спи спокойно, всё хорошо.
Ксюша, не просыпаясь придвинулась к нему, поёрзала, устраиваясь у груди.
— Не уходи… — бормотнула она сонно.
— Я здесь, вот он я, — Арвид положил руку на её плечи, укрывая от прохлады ночного воздуха, от тягот и трудностей, от всех невзгод и непогод.
Он знал, чего бы ему это ни стоило, его рука всегда будет хранить свет этой удивительной женщины, его любимой. И никаким ветрам не позволит он ни остудить, ни загасить его.