Звонил он Глебову, но, будто отвечая его, глубоко упрятанному желанию, трубку подняла Кира.

— Как мне приятен ваш голос, Кира Ясная!

— Я тоже рада вас слышать, Олег Михайлович. Очень рада. Только вы сразу скажите — с чем вы? Плохие новости? Вы ведь по делу звоните?

— Звоню я совершенно без всякого дела. У меня сегодня был вечер воспоминаний. С удовольствием говорил о делах давно минувших. Ну и в итоге так захотелось убедиться, что вы — не только мое прошлое. Что вы и сейчас есть у меня.

— Вы не хитрите?

— Соизвольте указать, чем мне поклясться? Кира Великолепная, да разве же я могу вам лгать?! — и, услышав Кирин смех, легко и радостно улыбнулся, глаза в лучиках морщинок стали молодыми.

— Кому же вы рассказывали о своем прошлом? — спросила Кира.

— Молодой женщине.

— Ну разумеется! Рядом с вами не молодую и представить невозможно.

— Нет, эта — совсем другая женщина. Ее оставили мне на попечение. Ну, скажем так: муж ее временно отсутствует, и я остался опекуном. Надеюсь, теперь вы поняли правильно?

— Да… Я поняла.

— Только вот беда, опекуном я оказался очень неловким. Эта милая женщина с каждым днем все более превращается в печальную Несмеяну. Боюсь, скоро мы станем рыдать в четыре ручья. И если муж ее хоть чуточку задержится, мы с ней погибнем через самоутопление в море слез.

— Хоть тон у вас весьма ироничный, я думаю, этой женщине и впрямь, совсем не весело. Достаточно попытаться примерить на себя…

— Вот видите, вы все понимаете с полуслова! Потому я никогда даже мысли не допускал, чтобы пытаться вам солгать. Хоть вы и не особо-то верили мне, но с самых первых минут знакомства я был с вами абсолютно честен. Вот… Я и сейчас должен признаться… Вы мне простите, милая Кира, но я не о своем прошлом рассказывал. О вашем. Я подумал, что так ей будет легче — знать, зачем все. И вот… решился.

Кира молчала, и Евдокимов забеспокоился:

— Кира!.. Вы рассердились? Простите Бога ради! Но я уже не знал…

— Ах, Олег Михайлович, ну о чем вы! Я просто вдруг действительно поняла, что у вас там происходит. Если вы решились тяжелую артиллерию в ход пустить.

— А я уж, было, испугался вашего гнева! Я, наверно, и звоню-то, чтоб повиниться.

— Перестаньте, право. Бедная женщина. Нежданно негаданно, безвинно она оказалась втянутой в этот страшный водоворот… Если у меня душа болит, так я знаю зачем и отчего. А ей-то за что?

— Расскажите мне лучше ваши новости, — заторопился Крез вывести разговор из малоприятного и бессмысленного русла — поди, разбери тут, кто перед кем виноват.

— Да новостей, слава Богу, нет. Все вроде бы вошло в прежнюю колею, а со стороны посмотреть, так у нас вообще идиллия — не нарадуемся на Анютку с Антоном. Ну, а поглубже заглянуть — тревожимся, конечно. Осторожничаем.

— Что осторожны, это я рад слышать. Лишней осторожности не бывает. Вот тревожиться я бы не посоветовал. Но советовать вам это бесполезно, я и не стану.

Кира снова рассмеялась:

— Хорошо, я попробую следовать вашему совету, я ведь теперь знаю, чего они стоят.

— Вы умница. И я так рад, что именно вы оказались дома, и мы с вами так хорошо поговорили.

— В это время Виталий обычно на работе еще.

— А у нас глубокая полночь.

— Дать вам его телефон?

— У меня есть. Но я не буду ему звонить, передавайте привет от меня.

— Тогда приятным вам снов, Олег Михайлович.

— Вы меня спасли от печальных мыслей. Теперь я буду думать о вас, Кира Ясная.