Прошло еще сколько-то времени, по состоянию своему напоминавшему мертвый штиль. Обманное состояние покоя, когда при солнце и безветрии, и при голубой безмятежности небес атмосфера так наэлектризована, что-то там, то тут потрескивают едва слышно разряды и проскакивают невидимые искры, ударяя по нервам. А у самого-самого горизонта замерло черным пятнышком знамение жестокого ненастья. И уже непереносимо становится ожидание самого ненастья.
…Второй день Али получал наряд на пилораму в компании с еще одним мужиком тихим и незаметным, уныло тянущим зэковскую свою лямку. В первый день, когда на разводе Седулова определили на это место, и Кирилл собрался вмешаться, Али опередил:
— Не надо, Кира. Пусть.
Кирилл посмотрел испытующе и… промолчал. Он так же, как Седулов, чувствовал — надо дать событиям стронуться с мертвой точки. Нельзя, невозможно, чтоб все оставалось так, как сейчас.
Небольшая та пилорама располагалась в промзоне, прямо в лесу, и на ней по мере надобности бревна распускали на плахи, доски, брусья и прочий пиломатериал. Первый день минул без каких-либо происшествий. Али с напарником работали, не покладая рук. Тихий мужичок в работе был сметливым и умелым. Подходили машины, их загружали готовыми материалами, отправляли, снова пилили… А вот на второй день…
Не успели приступить к работе — напарник Седого сломал руку. То ли сам оплошал, то ли помогли. Али не видел, как это произошло — мужик вышел из дощатого сарая, где находилась станина с циркуляркой, а вернулся бледный, бережно прижимая руку к животу.
С первой же машиной Али отправил пострадавшего в лагерь. «Скажи там. Отрядному, что ли. Пусть пришлет кого-нибудь,» — сказал, захлопывая дверцу кабины.
Прошло не менее часа, когда «борцы за справедливость» появились в широких, торцовых воротах сарая. Было их четверо. Против света видны были только черные силуэты. Приостановившись на несколько секунд, они неторопливо и молча двинулись вперед. По сараю вдруг потянуло ветром, и Седой обернулся. В другом торце тоже были ворота. Их, обычно, держали закрытыми, иначе такой сквозняк поднимался — все глаза опилками забьет. Вот внезапный сквозняк и заставил Али обернуться. Одна створка ворот была теперь распахнута, в проеме чернела фигура, небрежно опираясь рукой на закрытую половину.
— Многовато вас на замену, — хмыкнул Седулов. — Или такие работнички, что из всех как раз один нормальный работяга и наберется?
Он шагнул в сторону, там под стеной был свален ворох сучьев, веток, и вытянул увесистую дубинку.
Приблизившись, человеческие фигуры перестали быть силуэтами. Али слегка удивился, обнаружив, что один из незванных гостей — Гоги, собственной персоной. Трусоват ведь он был для исполнителя подобных акций. Впрочем, впятером против одного, такая арифметика как раз в его стиле. Да и другой еще, видать, соблазн у него был, — Кирилла достать. Если не самого, так хоть через дружка: мол, как ни стараешься ты дружка своего сберечь, а я, Гоги, своей собственной рукой корешку твоему кирдык сделает. «Хорошо бы именно его достать дубинкой. Да только ведь не полезет он первым, а до последнего дотянуться, это надо еще успеть», — с сожалением подумал Али.
В этот момент бригадир сунул руку за борт черной куртки, и в руке его появился нож. Он растянул губы в злом оскале, в темных глазах появился странный, безумный блеск. Нож в руке как будто что-то переменил в Гоги, пробудил в нем нечто шакалье. И уже подмывало его нестерпимое желание кинуться на жертву, чтоб всей стаей, рвать, бить ножом и дуреть от сладкой жути, от смертных хрипов и запаха крови.
— Ой, Гоги, тебя я больше всех жду, поторопись дарагой, абниму крепка!
Гоги в ответ опять ломано оскалился, зубы чакнули от внутренней дрожи, и он не вытерпел, сдавленно вытолкнул: «Убейте его!»
Но вопреки этим словам визитеры вдруг приостановились и лица их приобрели странное выражение — они как будто растерялись оттого, что происходило у Али за спиной. Он глянул через плечо. Темный человек все так же стоял в солнечном проеме распахнутой створки. Вот только человек теперь был другой.
— Убейте обоих! — взвизгнул Гоги. Но кто-то уже держал его за плечо, негромко что-то говорил.
Лица, мгновения назад такие уверенные, веселые даже, сделались теперь недовольными и сумрачными.
— Уходим, — донеслось до Седого.
— Эй, Гоги! — громко позвал он. — Да ты понятий не знаешь! Начал дело — доведи его до конца, у тебя нож в руке — бей. Давай один на один, — Али перекинул дубинку из руки в руку.
Бригадир дернул брезгливо губами, глянул на подельников, приглашая их тоже посмеяться над вызовом противника, достойного лишь презрения. Однако выражение их лиц было таково, что в голове Гоги закопошились какие-то смутные и нехорошие мысли.
— Вы что?!
— Нехорошо Гоги, — Кирилл стоял уже рядом с Седым. — Смотри, сколько свидетелей. Люди узнают, как бригадир понятия нарушает.
— А знаешь, тебя уважать перестанут, дарагой, — с улыбкой пообещал Али.
— Да вы что?! — в голосе бригадира зазвенели истерические нотки. —
Гоги и впрямь был растерян. Эти ублюдки рядом… вдруг как бы оказались на стороне тех двоих. Законники поганые с их погаными понятиями. Ведь и правда, не станут молчать, ублюдки. И что будет тогда с ним, с Гоги? Потеря уважения — это беда. Такая оплошка, мелочь может сделать его жизнь невыносимой…
— Достал нож — бей, — с ледяной ненавистью смотрел на него Али.
Гоги завизжал и полоснул лезвием себе по бедру.