Накануне выходных Василиса засобиралась домой.
— Хоть и хорошо мне у вас, ребятки, а пора и честь знать. Вы со мной вон как нянькаетесь, только что на божничку не сажаете, я прям, как на курорте отдохнула. А уж ты Дашуня… у меня и слов нету… Точно как обещалась — как молоденькая домой поеду!
— Все у тебя, Василиса, шиворот навыворот. Это не мы с тобой нянькаемся, это ты у нас и домработница, и нянька, от всех забот освободила, — поправила ее Даша.
— Скажешь тоже, домработница! Я как барыня тут — и водичка тебе горяченькая, и печку топить не надо, и все под руками, благодать это, а не работа. А что нянька… И-и-и, Дашуня, да с такими-то детками я б день и ночь водилась. Как привыкла-то я к ним, вот сердцем отрываюсь!..
— Да ты приезжай к нам почаще. Мы только рады будем, — радушно пригласил Костя. — Мы с тобой тоже, привыкли к легкой жизни. Вечером придешь, а тут уж нажарено, напарено, пироги горой… Разбаловала ты нас, Василиса.
— На выходные останься еще, — попросила Даша. — Все дома будем, обед какой-нибудь особый устроим. А уж в понедельник поедешь.
— Точно! А в субботу я такую баню истоплю! Ты, Василиса, такой не видала, чесно слово.
— У Кости веники особые, фирменные, — улыбнулась Даша. — Правда, Василиса, чего это ты нашу грязь домой к себе повезешь?
— Ну хитрецы! Уговорили. В понедельник поеду.
И вот в субботу после полудня получилось так, что Василиса и Костя на какое-то время остались наедине. Мальчики спали, посапывая в своих кроватках, а Даша затеяла постирушку в теплом предбаннике, где стояла у них стиральная машина. От Костиной помощи отказалась: «Ты Василису развлекай. А у меня там немножко, я скоро».
Ну, развлекать, так развлекать: «Как там у нас насчет чаю, Василиса? Хоть чайку с тобой еще попить, не будет мне теперь компании такой замечательной».
А Василису как будто что-то заботило. Она была непривычно тиха, молча запивала дымящимся чаем крохотульки сахара — как любила… Наконец, решилась.
— Костя… уж не знаю, мое это дело, аль не мое… а только шибко у меня на душе неспокойно. Не могу я так от вас уехать.
— Чего ты? Какое беспокойство? Об чем?
Василиса вздохнула, помедлила:
— Не знаю, как и говорить-то… Вот со стороны поглядеть, вон как у вас славно в доме. А только Дарья-то… В душе-то у ей чего кипит, знаешь ли?
На лицо Кости будто облако надвинулось, он опустил голову.
— Ты не серчай на меня, Костинька… Я понимаю, ты нашел себе способ… живешь, как будто ничего не случилось. А только ты бы и о ней подумал, не оставляй ей одной решать и выбирать…
— А чего тут выбирать?.. Она давно выбрала… Я… так, померещилось на время…
Василиса покивала:
— Она выбрала! Чего она выбрала-то? Сердцем одного, а головой другого. И рвет теперь сердце. Ты чо ли не видишь, какая она издерганная, на нервах вся. Чуть что — глаза мокрые. Ох, Костя-Костя… ты за это время поди-ка понял, какая она? Не может она в таком разладе жить. Какая другая бабенка приспособилась бы, но не Дарья… Вот гляди. Кирилл-то ведь по сю пору ничего не знает и не ведает, ни про Аллу, ни про сыновей. Ему туда никто ни одного письма ни написал за все время. Дарья как деток-то у Галины отобрала, адрес Кирин правдами-неправдами раздобыла. А ведь не написала до сих пор.
— Почему? — угрюмо спросил Костя.
— А она и сама не знает, по какой такой причине. Сказала: не могу почему-то. Она саму себя не понимает, а ты пойми — со стороны, оно всегда видней.
Василиса опять долго вздохнула, сказала:
— И понимать нечего… Ты — муж. Душа у ней не лежит за твоей спиной другому писать. И что писать-то, как? Как отчет бугальтерский? Или «мы тебя любим и ждем?» Ты ей по положению — самый близкий человек быть должОн, все пополам чтоб. А может она с тобой поделиться заботой своей? Ты мне скажи еще вот чего. Она мне в прошлый раз жалилась, что спит плохо, как щас-то?
— Да так же… Снится ей чего-то. Дак это из-за всего, что было, перенервничала сколько… Вот оно до сих пор и дает себя знать. Проснется, дрожит аж вся…
— Вишь, а тебе ни полсловечка. Потому что, как она станет об том говорить… Не снится ей… наяву видится всякое дурное.
— Как это… видится?.. Что?
— Да всякое… жуткое… Она думает, из-за Киры… боится за него… Вот и мучается.
Костя опустил голову, потер лицо ладонями.
— Что ж мне делать-то, Василиса?
— Ты отпусти ее. Ей сейчас самое нужное дело — полететь к нему, сию минуту прям. Чтоб глянуть, да и душа бы успокоилась. А потом, вот с ними, — Василиса кивнула в сторону детской, — ждать его. Ведь так правильно, Костя. Дарья-то просила уж тебя, чтоб отпустил?
— Ну… сказала, что от людей неловко… Мол, в какое положение меня ставит…
— А ты?
— Сказал, что молва мне до лампочки… Попросил, чтоб как будто по-прежнему все было… пока…
— Больше она и не попросит. Ты, Костя, сам распутать это должен… ты не думай, что мне легко так-то вот беду вашу руками разводить. И не думай, будто Дарья подучила этот разговор с тобой затеять, она ни сном, ни духом. Ты ей, гляди, не сказывай, про что говорим. Так, в тогдашний еще раз чуток открылась мне, потому что я чужая, чужому легше душу открыть… Жалко мне вас всех, Костя, сказать не могу, как жалко… Но конец этой путанице надо положить. А кому рапутывать? Кире? Что он может оттуда? Ничего не может. Даша? Ох, пожалей ты ее. Ей уж всякого досталось…
— Получается — один я остаюсь… распутыватель… — Костя невидяще глядел в чашку с остывшим чаем.