Репродуктор щелкнул, и над территорией колонии разнеслось: «Внимание. Заключенному Тихановичу, третий отряд, — Али вскинул голову, вслушиваясь, — срочно явиться к начальнику колонии!»
Седулов спрыгнул со своего второго яруса, похлопал по плечу спящего Кирилла:
— Кира!
— Чего тебе? — не открывая глаз, сонно спросил тот.
— Ты слышал? Тебя к хозяину вызывают.
— Чего?
— Ну вот сейчас, по матюгальнику сказали.
Кирилл молча сел, начал обуваться. Седой до сих пор удивлялся его способности оставаться невозмутимым почти в любой ситуации. Вот и сейчас, собирается так, будто каждый день по два разА его к хозяину дергают. Али сел на кровать напротив, с едва заметной улыбкой наблюдал за Кириллом. От свидания с женой отказался — и пофиг ему, пришел, завалился спать. Да ведь и уснул тут же, главно дело, как ни в чем ни бывало.
— Как думаешь, зачем вызывает?
— Понятия не имею, — коротко ответил Кирилл, вставая.
Али тоже встал.
— А ты куда? — обернулся Кирилл.
— Прогуляюсь с тобой до конторы.
Кирилл приостановился на крыльце барака, повел глазами по сопкам, одетым в осеннюю пестроту густых, насыщенных красок. Он любил весну, с ее прозрачной дымкой, похожей на фату невесты. Он любил весенний лес в игре акварельных салатных полутонов, еще легкие кроны из нежных листьев, раскрывшихся солнцу, как детские ладошки. Потом, скоро, деревья зашумят тяжелыми, и плотными, темно-зелеными шапками. И при взгляде на них в душе уже не будет отзываться что-то тихой нежностью… А потом придет осень — она рождает печаль.
Сейчас стояла поздняя осень и сдаваться не желала, надеясь избежать печальной участи умирания. Рядится в королевский пурпур и багрянец, без меры одевается в золото. Осень-лгунья, молодящаяся старуха — раскрашивается, обмакивая кисточку в дешевую густую гуашь… Скоро ветра оборвут ее броские наряды, разметают клочьями под ноги слезливым дождям…
Кирилл вздохнул и шагнул с крыльца. Странное состояние владело им сегодня. Непонятное, беспричинное томление в душе. Нет, не из-за Алки. Единственное, что испытал Кирилл от перспективы свидания с ней, — удивление и досаду: «Надо же! Приехала! За каким чертом явилась?!» И все. В остальном равнодушие полнейшее. Сейчас вот — как будто не пару часов назад отказался от свидания с «женой», ни сегодня, а неделю назад, по крайней мере. Но что-то тянет и тянет душу. Он знал, у этой тоски есть имя. Алкин приезд… и будто призрачный мостик перекинулся к Кириллу оттуда, где живет его боль по имени Даша, Дашенька… странным образом приблизил ее… Всколыхнулось все то, что много дней с трудом оседало тяжелым, жгучим ядом на дне души. И позабыв об Альке, Кирилл с тоской, тягучей как боль застарелой раны, думал о ней, единственно желанной. Сегодня она была так близко к нему, что Кирилл едва удерживался, чтоб не тряхнуть головой, избавляясь от мучительного наваждения. Сном хотел обмануть досадные, ненужные мысли.
Вот под этим знаком наваждения и шел день, обволакивая Кирилла, как туманом. Все остальное, реальное, будто приглушалось туманной пеленой и не имело никакого значения. Хозяин вызвал? Ну и что? Какая разница?
— Кир, это наверно из-за УДО, — предположил Седой, молча шагавший рядом.
— Может быть.
Около недели назад отрядный сказал Кириллу, что подал его на условно-досрочное освобождение.
— Точно-точно. Видать до твоего дела дошел, какую-нибудь хрень уточнить хочет.
Кирилл не ответил.
Пересекая приемную, он слегка замедлил шаг:
— Можно? — спросил у секретаря, мотнув головой на дверь начальника.
— Тиханович? — Кира кивнул. — Можно.
Кирилл шагнул через порог, равнодушно доложился:
— Заключенный Тиханович…
И вдруг осекся, взглядом прикипел к девушке, сидевшей перед Старцевым спиной к Кириллу. Она начала оборачивается медленно-медленно, невыносимо медленно, и Кирилл подумал, что, кажется, он сходит с ума. Еще долгие, звенящие секунды он смотрел на нее, а губы уже произносили имя, но Кирилл не слышал себя.
— Даша… Дашенька…
И только когда рукам передалось тепло ее рук, хрупкость тонких плеч… он выдохнул из самого сердца:
— Даша! — И сжал ее тесным кольцом, всем существом своим впитывая эту близость любимой, желанной, невозможной…
— Кхм… кхм… — услышал откуда-то со стороны и едва ли ни с удивлением посмотрел на полковника. Тот поинтересовался: — Не мешаю?
Кирилл с усилием разомкнул руки, выпуская Дашу, но ладонь ее не выпустил.
— Кто эта женщина?
— Жена.
— А… другая?
Помедлив, Кирилл ответил:
— Строчка в паспорте.
— Может, у вас и дети есть?
— Да! — счастливо сказала Даша, быстро раскрыла сумочку и достала фотографию, протянула Старцеву.
Полковник перевел странный взгляд на Кирилла, опять на фото, изумленно покачал головой. Кирилл нетерпеливо протянул руку и выдернул фотографию из его пальцев. С глянцевого прямоугольника, которому передалась дрожь Кириной руки, улыбаясь, смотрели на него Даша и два русоголовых малыша. Кирилл поднял глаза. Они стояли и молча смотрели друг на друга, и Старцев уже ни о чем не собирался их спрашивать. Достаточно было видеть эти глаза, шальные, затуманенные налетом пьяного счастья. У полковника отчего-то сердце билось сильнее, чем надо.
— Так ты, говорят, от свидания отказался? — опять пришлось ему напомнить о своем присутствии.
— Что? — не понял Кирилл. — От какого… нет! Конечно нет!
— Ну идите уже, идите, — сварливо сказал Старцев. — Трое суток у вас.
Не доходя до двери, Даша обернулась, улыбнулась счастливо:
— Спасибо!.. И вы… не солдафон!..
— Вот благодарствую на добром слове! — язвительно поблагодарил Старцев и прикрикнул сердито: — Да идите же!
Прошла минута или две, как за ними закрылась дверь. Полковник вдруг обнаружил, что сидит и улыбается. «Надо помириться, — подумал он. — Ладно уж, попрошу прощения»…