Они вышли из приемной, в длинном коридоре никого не было. Кирилл остановился, обернулся к Даше:
— Поверить не могу…
Осторожно, как бабочку в ладони взял, тронул ее лицо… сердце колотилось о самые ребра. Он чуть помотал головой, как будто и впрямь не верил, что да, это Даша стоит и смотрит на него счастливыми глазами. Где-то хлопнула дверь кабинета, Кирилл улыбнулся, поднял с пола ее сумку.
— А что ты сказала сейчас Старцеву?
— «Не солдафон»? Аа-а, это я ругалась тут на него… Ну… он не хотел тебя вызвать к себе. И я сказала, что он тупой солдафон и пень дубовый. И еще как-то, не помню. Еще сказала, что правильно говорят, что он зверь.
Кирилл даже остановился, посмотрел изумленно:
— Ты?! Ему так сказала???
— Ага!
Кирилл расхохотался и обнял, прижал.
— Ну, Дарья, теперь вижу, что это точно, ты!
— Да я думала уже всё, а раз терять нечего… — счастливым голосом сообщила Даша. — Думала, он меня за шкирку выкинет из кабинета. Честно предупредила, что буду визжать и всякое членовредительство делать.
— Ласточка ты моя… А мне сказали — жена приехала, думал — Алка. Такое зло взяло… Ты прости меня. Нет, такое сказать Железяке!.. — снова от души расхохотался Кирилл, — Кличка у него такая!
— Вот я не знала!
Так, смеясь, они вышли из двери управления. Седой удивленно уставился на них, озадаченный стремительной переменой в Кирилле, а еще более — появлением девушки невесть откуда.
— Али, это моя Даша! — не в силах удержать улыбку, с гордостью сообщил Кирилл. — Дашуня, познакомься, мой друг, Али Седулов. Али, это я от свидания с Дашей отказался, болван! Даже представить не мог, что она приехала! Представляешь, она обозвала Железяку тупым солдафоном и пеньком дубовым, и заставила вызвать меня.
Али в искреннем изумлении покрутил головой:
— Ничего себе! Это войдет в легенду, — широко улыбнулся он. — Вот это девушка. Кира-а-а, как я тебе завидую.
— Я сам себе завидую! Всё, на трое суток я исчез, пропал, меня нет, — объявил Кирилл, помедлил, добавил: — Только пообещай на всем серьезе — если что, ты дашь мне знать. Договорились?
— Договорились.
— Обещаешь?
— Да. Только не будет ничего. Я чувствую.
— И все же… ушами не хлопай.
— Учи ученого! Иди давай, счастливчик!
На семьдесят два часа в распоряжении Даши и Кирилла была комната в гостевом доме колонии. В общий коридор выходили двери еще девяти таких же комнат, и двери общей кухни, туалетов и душа. Еще был просторный холл с телевизором. Комнатка оказалась на удивление уютной и чистой. Из мебели в ней имелись стол, два стула, две деревянные кровати, маленький холодильник с навесным шкафом над ним — там стояла кое-какая посуда. На кроватях лежали комплекты постельного белья. Окно закрывали две длинные плотные шторы. Не раздеваясь, Даша прошла к окну и раздвинула их. За шторами оказалась сваренная из железной арматуры решетка, «облагороженная» белой краской. Дальше, за окном — газон с пожухлой от утренних заморозков травой, запорошенный желтыми листьями. В отдалении — ряд одинаковых кирпичных зданий
Кирилл подошел, отвел ее руку и задернул штору назад, виновато сказал:
— Вот и ты оказалась за решеткой.
— Ты закрыл, чтоб она меня не шокировала? — улыбнулась Даша. — Мне это все равно.
Она расстегнула молнию на куртке, сбросила ее на кровать, скинула ботинки.
— Кирюш, надо срочно сумку разобрать. Как хорошо, что здесь холодильник есть! Кое-что надо прям немедленно туда поставить. Если уже не испортилось.
Даша вытаскивала какие-то пакеты, свертки, говорила что-то с улыбкой, а Кирилл смотрел на нее, милую, домашнюю — в свитерочке, синих джинсах и белых вязаных носках, безумно желанную, и ничего не слышал из слов Даши. Сквозь звон доходили короткие обрывки фраз: «…это мама тебе передала… а тут от Василисы…»
Он протянул руку и закрыл холодильник, забрал из рук Даши пакеты, положил, не глядя, на стол и притянул ее к себе, прижал, закрыв глаза. Даша задохнулась прерывистым вдохом, уткнулась в него лицом. От Кирилла пахло табаком и чуть-чуть дымом. Руки его нервно блуждали по ее спине, сминая тонкий свитер, по шее, путали волосы… Даша запрокинула лицо и тут же встретила его губы, приникшие к ее губам в жадном и долгом поцелуе. Таком неистовом, что сердце ее затопило пьяным, горячим, безумным чувством, и стук сердца сбивал с ног, снося призрачные преграды… А они были — что-то похожее на страх первой близости с любимым, страх за себя саму, потому что от одной мысли об этом в Даше поднималось такое… будоражащее, зашкаливающее, захлестывающее все разумности…
Когда он отстранился и посмотрел на нее, сводя с ума своим взглядом затуманенных глаз… и глаза его были, словно хмель… Большие ладони скользнули на спину под свитер, обжигая сквозь тонкую маечку, поднялись к плечам, по рукам, и свитер упал на пол. И Кирин рядом… Он сдернул с кровати матрац и бросил на пол, закинул простыней с заломами на сгибах. Обнаженной спиной и плечами Даша коснулись простыни, и прохлада ее была неожиданной и приятной среди пламени опаляющего желания. В руках Кирилла она плавилась, как воск…
В той горячечной страсти, в мУке болезненного желания Даша почти не отдавала отчета о ласках Кирилла и о том, как отвечала на них — тело само ему отвечало, совпадая и в лихорадочной дрожи нетерпения, и в согласии и понимании слияния двух нестерпимых желаний… И было безумно хорошо, и земля под Дашей раскачивалась качелями… А потом, когда Кирилл, лежа ничком рядом, выдохнул в плечо: «Спасибо, родная моя…», Даша лежала с тихой улыбкой на исцелованных губах, наполненная восхитительной негой, остывая от огненной стихии неизведанного прежде, запредельного, головокружительного наcлаждения.