После трех дней, проведенных с Дашей, Кирилл будто переродился. Глаза светились. И это было слишком заметно после того безразличия к собственной жизни, которое стылым сумраком читалось в его глазах прежде. А когда стали приходить письма от Даши, стоило лишь один раз увидеть Кирилла, читающего ее письмо…
Как-то раз именно в такую минуту, сворачивая только что прочитанное письмо, Кирилл увидел поблизости Гоги.
— Ка-а-акая у тебе женщина, Кира, — с улыбкой, доверительно проговорил он. — Слушай, я сматрел и завидавал! К ней хочешь?
— Не липни, Гоги. Тут тебе медом не намазано.
— Што ты сердитый, дарагой? Шибка хочешь, да? Прости, брат, все панимаю. Хочешь — мальчика своего дам? — и тут же примирительным жестом вскинул руки, — Понял, дарагой, уже савсем ухожу.
А в другой раз бригадир увидел стоящую на тумбочке фотографию Даши и мальчиков. Кирилл никогда ее на виду не оставлял. Днем носил в нагрудном кармане, вечером убирал под подушку. Кто вынул ее оттуда утром, пока Кирилл ходил умываться — он так и не узнал. Но когда вернулся, увидел, что Гоги стоит в проходе между кроватями, положив растопыренные локти на верхние, и разглядывает фото. Увидел Кирилла, разулыбался:
— Кира, ты богач! Какие наследники имеешь! Какую женщину имеешь! Хорошо, да, когда можно на фотография смотреть! Ты ей как пишешь? «Дорогая, в одной руке держу твоя фотография, другой думаю о тебе!» да, Кира?
Кирилл шагнул вперед, как железными клещами сдавил пальцами локоть Гоги.
— Еще нос не туда сунешь — нос сломаю. Ручонки протянешь — сломаю руку. — И выпихнул Гоги в длинный проход между рядами кроватей.
Седой нашел Кирилла, когда тот курил на крыльца. Сказал:
— Брось беситься, Кира.
— Я не бешусь. С чего ты взял?
Седой с досадой сказал:
— Не обращай ты на него внимания, пусть себе воняет! Ему же в удовольствие, если ты нос на эту вонь морщишь. Знаешь ведь, скоро все кончится. Ради этого чуть-чуть и потерпеть можно.
— Да не уговаривай ты меня, Али. Сам знаю. Терплю же.
— Вот и правильно! Ох, если бы меня так ждали, Кира… да плевал бы я тут на все с высокой крыши. Я так рад, что твою Дашу увидел. Хоть и видел-то всего ничего, минуты, а знаешь, как она мне запомнилась?
— Как?
— Ты вышел на крыльцо, а с тобой рядом маленькое солнце светится.
Кирилл только молча улыбался.
— И вот убей — не пойму я, Кира, как ты мог от свидания с такой женщиной отказаться?
— Это меня убить надо было, когда отказывался, — хмыкнул Кирилл. — Я ведь думал, жена приехала. Отрядный мне так сказал.
Оттаяв сердцем, наслаждаясь самой возможностью говорить о Даше, Кирилл постепенно рассказал Седулову историю горькой своей любви.
— Ишь ты… как… Тем более… тебе сейчас одно только — скорее уйти отсюда. Это только для тебя важно должно быть — поскорее вернуться к сыновьям, к Даше. Об этом только думай.
— «Думай»! — усмехался Кирилл. — Да я уже весь там, с ними… с моей семьей.
— Вот и не обращая внимания на этого скунса!
Именно так Кирилл и старался делать. Только порою, держать себя в руках было ой, как нелегко. Особенно после того, как в бараке появились новички, пришедшие с очередным этапом.
Сами по себе они ничем примечательны не были. Но на одного из них — Семена Николаева, молодого, почти мальчишку, положил глаз Гоги. Таких «жен», подобных Семке, у Гоги был уже едва ли ни гарем. Но на этот раз «предложение сердца» наткнулось на категорический отказ. Однако бригадир пацана в покое не оставил, наоборот, шпынял и поколачивал при каждом удобном случае.
Семен попал в колонию за преступление, которого не совершал. Арестован он был за какую-то драку, отягощенную тем, что здоровью пострадавшего был нанесен серьезный ущерб. Он бил или его были, был виноват или оказался крайним — неизвестно. А только дело его начало разваливаться из-за недостаточности доказательств Семкиной вины, следствие же к тому времени длилось уже долго и следователь «из сострадания» предложил Семену взять на себя что-нибудь «помельче».
— Жалко мне тебя, парень. Гляди — там весна, а ты паришься в камере который месяц, чем ты в этом каменном мешке дышишь? Еще месяц, и туберкулез тебе обеспечен, я гарантирую. А ведь молодой, вся жизнь впереди. Из жалости предлагаю: вешаю на тебя какую-нибудь мелочевку и гарантирую «двушку». Твердо гарантирую. А год ты уже отсидел, так? Ну, почти, какая разница. Что там остается-то? Промелькнет твой срок, и не заметишь. Писателя Тургенева знаешь? А знаешь, как он сказал? «Нигде время так не бежит, как в России, но, говорят, в тюрьме оно бежит еще быстрее». Во! Верь классику. Да ты этот свой срок на одной ноге простоишь! Я тебе горбатого лепить не собираюсь, зона, понятное дело, тоже не мед. Но не тюрьма ведь. А главное — свежий воздух, санчасть, постель чистая, просторный барак…
И как-то так совпало, что одновременно с этими увещеваниями, и в камере обстановка сделалась невыносимая. Под двойным прессингом, а может и еще из каких невеселых соображений, Семка с «деловым предложением» следователя согласился. Удивительного в том ничего не было. При многонаселенности тюрем, отсутствии всяких санитарных норм в камерах, при беспределе тюремщиков и зеков — его поступок был, скорее, закономерностью, чем явлением необычным…